Русский дневник
Шрифт:
Мы думали, сколько же еще таких созданий, которые не смогли больше выдержать жизнь в двадцатом веке, которые удалились не в потусторонний мир, и вернулись не в горы, а в глубь человеческого прошлого, в старинные дебри наслаждения, боли и самосохранения. У нее было лицо, о котором долго еще будешь вспоминать.
Ближе к вечеру к нам зашел полковник Денченко и спросил, не хотели бы мы посмотреть на район, где шла битва за Сталинград. Полковнику было около пятидесяти, это был человек приятной наружности с бритой головой. На нем была белая гимнастерка и ремень, на груди - много орденов. Он повозил нас по городу и показал, где удерживала позиции двадцать первая армия, где шестьдесят вторая армия прикрывала ее. Он привез с собой карты военных действий. Он показал нам точное место,
Дом Павлова был жилым домом, а сам Павлов был сержантом. Павлов с девятью другими людьми держали этот дом пятьдесят два дня, несмотря на все попытки немцев захватить его. Немцам так и не удалось взять ни дом Павлова, ни самого Павлова. Это была самая дальняя точка, до которой завоеватели смогли продвинуться.
Полковник Денченко привез нас к реке и показал, где под крутыми берегами стояли русские и откуда их не могли выбить немцы. Здесь повсюду лежали ржавые груды оружия.
Сам полковник из Киева, и у него светло-голубые глаза, как у большинства украинцев. Ему было пятьдесят, а его сына убили под Ленинградом.
Он показал нам холм, откуда начался «великий немецкий бросок», возвышенность, где шли боевые действия и где развернулись танки. У подножия холма в несколько рядов были расположены артиллерийские позиции. Киногруппа документалистов из Москвы снимала фильм об истории Сталинградской битвы, пока город заново не отстроили. А у реки стояла на якоре баржа. Московская киногруппа, которая приехала на съемки, жила на барже.
Но вот гном Хмарского опять стал действовать. Мы сказали, что хотели бы сфотографировать, как работает эта съемочная группа.
Хмарский сказал:
– Очень хорошо, сегодня вечером я позвоню и выясню, сможем ли мы получить разрешение на съемку.
Итак, мы поехали в гостиницу и как только вернулись, услышали артиллерийские залпы. Утром, когда он позвонил, стрельба уже закончилась, и мы ее, конечно, пропустили. День за днем мы пытались фотографировать, как снимают фильм про Сталинградскую битву, и каждый день нам это не удавалось по той или иной причине. Злой гном Хмарского все время нам мешал.
Как-то мы пошли через площадь в маленький парк у реки, и здесь, у огромного каменного обелиска росло множество красных цветов, а под цветами были похоронены многие из тех, кто защищал Сталинград. В парке было совсем мало народа, одна женщина сидела на скамейке, и маленький мальчишка пяти-шести лет стоял у ограды обелиска и смотрел на цветы. Он стоял так долго, что мы попросили Хмарского поговорить с ним.
Хмарский обратился к нему по-русски:
– Что ты здесь делаешь?
И парнишка, безо всякой сентиментальности и совершенно спокойно сказал:
– Я пришел к папе. Я хожу к нему в гости каждый вечер.
Здесь не было ни пафоса, ни сентиментальности. Это была просто констатация факта; а женщина на скамейке взглянула на нас, кивнула и улыбнулась. И скоро женщина с мальчиком пошли через парк обратно в разрушенный город…
Мы хотели увидеть и сфотографировать знаменитый Сталинградский тракторный завод. Именно на этом заводе рабочие продолжали собирать танки под немецким обстрелом. А когда немцы подошли слишком близко, люди отложили свои инструменты и пошли защищать завод, а потом снова принялись за работу. Г-н Хмарский, мужественно сражавшийся со своими злыми гномами, сказал, что попытается организовать посещение этого завода. А утром нам с достаточной уверенностью было сказано, что мы сможем побывать на заводе.
Завод расположен на окраине города, и мы еще издалека увидели заводские трубы. Земля вокруг завода искорежена и истерзана, а половина его зданий лежала в руинах. Мы подъехали к воротам, оттуда вышли двое охранников, посмотрели на фотооборудование, которое осталось у Капы в автобусе, вернулись, позвонили куда-то по телефону, и через секунду вышли еще охранники. Они посмотрели на наши камеры и стали звонить опять. Решение их было бесповоротным. Нам не разрешили даже
Завод за большими воротами был примечательным местом: пока одна группа рабочих трудилась здесь на сборочной линии, в кузнечном цеху и на прессах, другие в это время восстанавливали заводские цеха, большинство из которых стояли без крыш, а некоторые были полностью разрушены. И восстановление завода шло одновременно с выпуском тракторов. Мы видели печи, где в переплавку шли останки немецких танков и орудий. И мы видели металл на прокатном стане. Мы наблюдали за отливкой, штамповкой, шлифовкой и отделкой деталей. И вот наконец с линии съезжали новые тракторы, - покрашенные и отполированные, они собирались на стоянке в ожидании вагонов, которые отвезут их на поля. А среди полуразрушенных зданий работали строители, слесари, каменщики и стекольщики, которые восстанавливали завод. Времени ждать, пока завод будет полностью восстановлен, не было.
Мы не поняли, почему нам запретили здесь фотографировать, потому что во время осмотра мы убедились, что практически все оборудование было сделано в Америке и что сборочная линия, метод сборки были разработаны американскими инженерами и техниками. И если рассуждать разумно, можно предположить, что если у американцев в отношении этого завода существовал какой-то злой умысел, скажем, бомбовый удар, то информацию о заводе можно было получить у американских специалистов, которые хорошо разбираются в технике и наверняка все помнят. И все-таки фотографировать этот завод было запрещено. На самом деле нам и не нужны были фотографии самого завода. Мы хотели снять работающих мужчин и женщин. Большую часть работы на заводе выполняют женщины. Но в этом запрете лазейки не было. Мы не могли сделать ни единой фотографии. Страх перед фотокамерой слепой и глубокий…
Когда Капа не может фотографировать, он в трауре, а здесь он стал особенно горевать, поскольку везде его глаза видели контрасты, интересные точки для съемки и сцены с подтекстом. Он сказал мне с горечью:
– Двумя фотографиями я бы выразил больше, чем можно вложить в тысячи и тысячи слов.
Нас пригласили к архитектору, который возглавлял работы по строительству нового Сталинграда. Было внесено предложение перенести город вниз или вверх по реке, не пытаясь даже восстановить его, поскольку расчистка территории потребовала бы огромного труда. Дешевле и легче было бы начать с нуля. Но против этого высказывалось два аргумента: во-первых, большая часть канализационной системы и проложенные под землей электрические кабели остались нетронутыми; во-вторых, существовало твердое мнение, что восстановить Сталинград надо на старом месте по причинам чисто сентиментальным. И это, скорее всего, и явилось основной причиной. Поэтому большой объем работы по расчистке города не шел в сравнение с этим чувством.
Существовало уже пять архитектурных планов восстановления города, но макета еще не было, потому что ни один план пока не утвердили. Все эти планы имели две общие черты; в центре Сталинграда предполагалось разместить в основном общественные здания, своей грандиозностью напоминающие киевские застройки - гигантские монументы, тяжелые мраморные набережные со ступенями, ведущими к самой Волге, парки и колоннады, пирамиды, обелиски и огромные статуи Сталина и Ленина. Все это было отражено в картинах, проектах и чертежах. Это снова напомнило нам, что американцев и русских объединяют две вещи; любовь к машинам и гигантомания. Поэтому русских в Америке восхищают в особенности две вещи - завод Форда и Эмпайр Стейт Билдинг…