Русский Дом
Шрифт:
– Благодарю вас, все было нормально.
– Отлично. Собственно, я позвонил, чтобы узнать. Да. И сказать вам «спасибо» за чудесный вечер. Гм-м. И на время попрощаться.
– И вам спасибо. Он мне много дал.
– Видите ли, я надеялся, что мы еще раз увидимся. Но беда в том, что мне надо в Ленинград. На меня вдруг свалилось одно дурацкое дело и нарушило все мои планы.
Долгое молчание.
– Тогда присядьте, – сказала она.
«Кто из нас сошел с ума?» – подумал Барли, а вслух сказал:
– Зачем?
– У нас есть обычай: перед дальней дорогой немного посидеть. Так вы сидите?
Он уловил в ее голосе счастливую ноту и почувствовал, что
– Я даже лежу. Годится?
– Не имею ни малейшего представления. Полагается сесть на чемодан или на скамью, повздыхать и осенить себя крестным знамением. Но, наверное, с тем же результатом это можно сделать и лежа.
– Совершенно с тем же.
– А из Ленинграда вы вернетесь в Москву?
– Вряд ли. Во всяком случае, не в этот раз. Скорее всего, мы оттуда улетим прямо в школу.
– В школу?
– То есть в Англию. Мое дурацкое словечко.
– И что оно означает?
– Обязательства. Незрелость. Невежество. Обычные английские пороки.
– У вас много обязательств?
– Полные чемоданы. Но я учусь сортировать их. Вчера я даже сказал «нет» и поразил всех.
– А зачем вам надо было говорить «нет»? Почему не сказать «да»? Может быть, они изумились бы еще больше.
– Пожалуй. В том-то и пробел вчерашнего вечера, правда? Я так и не успел поговорить о себе. Мы говорили о вас, о великих поэтах всех времен, о мистере Горбачеве, об издательском деле. Но главной темы так и не коснулись. Меня. Придется мне приехать еще раз, специально чтобы надоесть вам.
– Я уверена, что мне вы надоесть не способны.
– Не могу ли я вам что-нибудь привезти?
– Простите?
– Когда опять приеду. Есть какие-нибудь пожелания? Электрическая зубная щетка? Папильотки? Еще какой-нибудь роман Джейн Остин?
Долгая чудесная пауза.
– Желаю вам доброго пути, Барли, – сказала она.
Последний обед с Западним был поминками без покойника. Они сидели – четырнадцать мужчин и ни единой женщины – в огромном и совершенно безлюдном зале верхнего ресторана еще недостроенной гостиницы. Официанты принесли закуски и исчезли в неизвестном направлении. Западнему пришлось послать лазутчиков на их поиски. Ни алкогольных напитков, ни разговоров, не считая усилий Барли и Западнего поддерживать подобие беседы. Из проигрывателя лилась музыка пятидесятых годов, где-то что-то прибивали.
– А мы такой вечер договорились устроить для вас, Барли! – соблазнял Западний. – Василий принесет барабаны. Виктор одолжит вам саксофон, один мой приятель обещал шесть бутылок самогона собственного изготовления. Придут сумасшедшие художники и писатели. Все слагаемые беспутнейшего вечера, и в вашем распоряжении суббота и воскресенье, чтобы прийти в себя. Да пошлите вы своего потомакского сукина сына ко всем чертям! Мы вас развеселим.
– Наши денежные мешки – как ваши бюрократы, Алик. Непослушание нам дорого обходится. Как и вам.
В улыбке Западнего не было ни теплоты, ни прощения.
– А мы-то думали, что одна из наших московских прославленных красавиц не оставила вас равнодушным! Неужели даже обворожительная Катя не уговорит вас остаться?
– Какая Катя? – услышал Барли свой голос, все еще не понимая, почему не рухнул потолок.
Раздались веселые смешки.
– Это же Москва, Барли! – напомнил ему Западний, очень довольный собой. – Тут шила в мешке не утаишь. Круг интеллигенции тесен, все мы без гроша, а болтать по городскому телефону можно бесплатно. И поужинать с Катей Орловой в уютном, не слишком-то чопорном подвальчике без того, чтобы наутро хотя бы пятнадцать из нас про это не
– Чисто деловая встреча, – сказал Барли.
– А тогда почему вы не взяли с собой мистера Уиклоу?
– Слишком молод, – ответил Барли и был вознагражден новым взрывом русского смеха.
* * *
Ночной экспресс в Ленинград уходит из Москвы за несколько минут до полуночи, чтобы бесчисленные русские бюрократы могли по традиции потребовать командировочные за лишний день. Купе было четырехместное, и Уиклоу с Барли расположились было на нижних полках, но дородная блондинка потребовала, чтобы Барли уступил ей свое место. Четвертую полку занимал тихий мужчина, видимо, со средствами, который объяснялся с ними на изящном английском языке и лелеял какую-то тайную печаль. Он был облачен в темный строгий костюм, но не замедлил сменить его на полосатую пижаму бешеной расцветки, не посрамившую бы и клоуна, хотя лицо его не стало веселее. Затем блондинка заявила, что и шляпы не снимет, пока мужчины не выйдут из купе. Впрочем, гармония восстановилась, когда она пригласила их обратно и в розовом дорожном халате с помпончиками на плечах принялась вознаграждать их за любезность домашними пирожками. А когда Барли достал бутылку виски, это произвело на нее такое впечатление, что она угостила их еще и колбасой и раз за разом настаивала, чтобы они выпили за здоровье миссис Тэтчер.
– Вы откуда? – спросил у Барли грустный мужчина через провал между ними, когда они улеглись на своих верхних полках.
– Из Лондона, – сказал Барли.
– Лондон в Англии. Не с луны, не со звезд, а из Лондона, который в Англии, – объявил грустный мужчина и, в отличие от Барли, вроде бы тут же уснул. Однако часа через два, когда они остановились на какой-то станции, он продолжил разговор. – Вы знаете, где мы сейчас? – спросил он, даже не потрудившись проверить, не спит ли Барли.
– Нет.
– Если бы с нами ехала Анна Каренина и у нее прояснилось бы в голове, она именно тут дала бы отставку никчемному Вронскому.
– Великолепно, – ответил Барли в полном недоумении. Виски у него больше не было, но у грустного мужчины нашелся грузинский коньяк.
– Было болото, болотом и осталось, – сказал грустный мужчина. – Если вы изучаете русскую болезнь, то должны пожить в русском болоте.
Он подразумевал Ленинград.
* * *
Глава 10
Ватное небо низко нависало над импортными дворцами и придавало им унылый вид даже в их изысканных нарядах. В парках по-летнему звучала музыка, но лето пряталось за облаками, а над венецианскими каналами колебалась и обманывала зрение белесая нордическая дымка. Барли, как всегда, когда он ходил по Ленинграду пешком, охватывало ощущение, будто он все время попадает в разные города – то в Прагу, то в Вену, а вот это – кусочек Парижа или уголок Риджентс-парка. Но он не знавал другого города, который вот так прятал бы свой стыд за столькими прелестными фасадами или с улыбкой задавал бы столько страшных вопросов. Кто молился в этих запертых ирреальных церквах? И чьему богу? Сколько трупов запруживало эти изящные каналы, сколько их, замерзших, уплывало в море? Где еще на земле такой разгул варварства воздвигал себе такие изящные памятники? Даже прохожие с их медлительной речью, вежливостью, сдержанностью, казалось, были скованы друг с другом чудовищным притворством. И Барли, неторопливо гуляя по улицам, с любопытством озираясь, как всякий турист (и отсчитывая про себя минуты, как всякий шпион), чувствовал себя участником этого обмана.