Русский Дом
Шрифт:
Спиритический сеанс, подумал я, когда до нас донеслись их первые слова: Барли и Катя говорили с нами из потусторонности. Застывшие чужаки с лицами палачей были забыты.
Наушники были только у Неда. А они многое добавляли, как я убедился, когда позднее сам их надел. В них было слышно и как московские голуби переступают по гребню крыши, и шелест дыхания в Катином голосе. Было слышно, как бьется сердце твоего джо – в микрофонах на его теле.
Брок проиграл всю сцену на крыше, и только тогда Нед объявил перерыв. Равнодушными остались одни лишь наши новые американцы. Их карие взгляды скользнули по нашим лицам и ни на ком не задержались. Уолтер стыдливо краснел.
Брок проиграл сцену ужина, но никто не шевельнулся: ни вздоха, ни скрипа стула, ни единого хлопка, даже когда он остановил катушку и перемотал ленту.
Нед снял наушники.
– Яков Ефремович. Фамилия неизвестна, физик, в шестьдесят восьмом ему было тридцать, следовательно, родился в тридцать восьмом, – объявил он, выхватывая из стопки на столе розовый бланк запроса и начиная писать на нем. – Уолтер, есть предложения?
Уолтер заставил себя собраться. Он выглядел донельзя расстроенным, и его голос утратил обычную кипучесть.
– Ефрем, советский ученый, отчество и фамилия неизвестны, отец Якова Ефремовича, смотри выше, расстрелян в Воркуте после восстания весной пятьдесят второго, – отбарабанил он, не заглянув в блокнот. – Вряд ли так уж много ученых Ефремов казнили за переизбыток интеллектуальности даже в дни любимого Сталина, – закончил он как-то жалобно.
Глупо, конечно, но мне у него на глазах померещились слезы. Может быть, кто-то действительно скончался, подумал я, покосившись на наших двух мормонов.
– Джонни? – сказал Нед, продолжая писать.
– Нед, мы берем Бориса, отчество и фамилия неизвестны, вдовец, профессор каких-то гуманитарных наук в Ленинградском университете, около семидесяти лет, единственная дочь Екатерина, – сообщил Джонни своим ладоням.
Нед выхватил другой бланк, заполнил его и, словно щедрую милостыню, бросил на поднос для исходящих бумаг.
– Палфри! Хотите включиться в игру?
– Оставьте за мной ленинградские газеты, хорошо, Нед? – сказал я со всей легкостью, на какую был способен, учитывая, что мормоны обратили на меня всю силу своего карего взгляда. – Меня интересуют участники и победители математической олимпиады пятьдесят второго года, – сообщил я под общий смех. – А для гарантии не подбросите ли еще и пятьдесят первый, и пятьдесят третий? А может быть, и последующие – на его академические лавры? Она же сказала: «Он стал кандидатом наук, доктором наук. И всем прочим». Так нам можно взять это? Благодарю вас.
Когда все обязанности были поделены, Нед свирепо поискал взглядом Эмму, чтобы она отнесла запросы в архив. Но Уолтера это не устроило, внезапно он решил заявить о себе, вскочил и решительно двинулся к столу Неда – выпрямившись во весь свой крошечный рост, взмахивая ручонками.
– Все розыски я беру на себя, – объявил он слишком уж величественно и прижал розовую пачку к груди. – Эта война столь важна, что ее нельзя оставлять на попечение наших голубоволосых архивных генеральш, как они ни неотразимы.
Я заметил, что наши мормоны следили за ним, пока он не скрылся за дверью, а потом уставились друг на друга, а мы слушали, как его веселые каблучки дробно стучат, удаляясь по коридору. И не думаю, что мне задним числом чудится, как похолодела кровь у меня в жилах от страха за Уолтера, хотя я тогда и не понял – почему.
* * *
– Подышим деревенским воздухом, – час спустя предложил мне Нед по внутреннему телефону, когда я только-только успел водвориться за свой стол в Управлении. – Скажите Клайву, что вы мне нужны.
– Так поезжайте, в чем, собственно, дело? – разрешил Клайв, уединившийся со своими мормонами.
Мы взяли из служебного гаража быстроходный «Форд». Машину вел Нед. Отмахнувшись от моих не слишком рьяных попыток завязать разговор, он вручил мне папку для ознакомления. За стеклами уже замелькали сельские пейзажи Беркшира, но Нед все так же отмалчивался. А когда ему позвонил Брок и подтвердил что-то, о чем он запрашивал, Нед только буркнул: «Так скажите ему», – и опять погрузился в свои мысли.
Мы находились в сорока милях от Лондона на самой гнусной из планет, открытых человеком. В трущобах современной науки, где трава всегда аккуратно подстригается. На старинных воротах возлежали изъеденные климатом львы из песчаника. Дверцу Неда открыл любезный мужчина в коричневой спортивной куртке. Его товарищ пошарил детектором под шасси. С той же любезностью они быстро пробежали ладонями по нашим фигурам.
– «Дипломат» берете с собой, джентльмены?
– Да, – сказал Нед.
– Не пожелаете ли его открыть?
– Нет.
– А поставить его в ящик можно, джентльмены? Полагаю, неэкспонированных пленок там не имеется, сэр?
– Хорошо, поставьте его в ящик, – сказал я.
Мы смотрели, как они погрузили «дипломат» в подобие зеленого бункера для угля и вновь его оттуда извлекли.
– Благодарю вас, – сказал я, забирая «дипломат».
– Не стоит благодарности, сэр. Был рад помочь.
Синий пикап объявил: «Следуй за мной». Сквозь его заднее забранное решеткой стекло на нас хмурилась немецкая овчарка. Створки ворот автоматически открылись – за ними лежали кучки срезанной травы, точно заросшие бурьяном бугры общих могил. Бутылочно-зеленые холмы уходили в закат. Грибовидное облако выглядело бы тут удивительно уместным. Мы въехали в парк. Пара ястребов кружила в безоблачном небе. За высокой проволочной изгородью тянулись луга. В уютных выемках прятались бездымные кирпичные здания. Указатель настойчиво призывал не входить в зоны от «Д» до «К» без защитного костюма. Череп над скрещенными костями провозглашал: «Вы предупреждены!» Пикап двигался перед нами с похоронной скоростью. Мы скорбно выехали за поворот и увидели пустые теннисные корты и алюминиевые башни. По сторонам ползли разноцветные трубы, направляя нас к скоплению зеленых сараев. В центре их на вершине холма виднелся последний обломок доатомного века – беркширский коттедж из кирпича и мелкозернистого песчаника. Калитку украшала надпись: «Администратор». Навстречу нам по выложенной плитками дорожке спешил дюжий мужчина в блейзере, зеленом, как камзол жокея, представляющего Англию на международных скачках. По галстуку рассыпаны золотые теннисные ракетки, за манжету засунут носовой платок.
– Вы из фирмы. Отлично, отлично. Я О'Мара. Кто из вас кто? Он будет прохлаждаться в лаборатории, пока мы его не свистнем.
– Прекрасно, – сказал Нед.
У О'Мары были светлые с проседью волосы и зычный голос сержанта, но со спиртной надтреснутостью. Опухшая шея и пальцы атлета с пятнами цвета мореного дуба от никотина. («О'Мара держит долгогривых ученых в узде, – сообщил мне Нед во время одной из редких вспышек разговора по дороге сюда. – Наполовину кадровик, наполовину охранник, а в целом дерьмо».)