Русский Египет
Шрифт:
Сидим, смотрим по сторонам. Из-за угла появляется высокий подтянутый старик. На нем поношенный, но тщательно отутюженный темный костюм и морская фуражка. Садится за соседний столик, с интересом поглядывая на нас. Людей такого возраста и такой профессии надо расспрашивать в первую очередь.
— Простите, не знаете ли вы, где было когда-то кафе «Севастополь»? — обращаюсь я к старику по-арабски. — Его владельцем еще был человек по фамилии Юзефович?
— «Севастополь»? — переспрашивает старик. — Это что, такой русский порт на Черном море? Я в свое время часто ходил в Россию, но в Севастополе не бывал, не доводилось. Нет, про такое кафе не слышал. А как, ты говоришь, была фамилия владельца?
— Юзефович.
— Юзефович? — опять переспрашивает старик. — Знаю одного человека с такой фамилией. Он работает автомехаником в мастерской рядом с университетом.
Расплачиваюсь за чай, благодарю старика, и мы едем к университету.
В египетских городах обычно так: если уж увидели авторемонтную мастерскую, значит, рядом и вторая, и третья. Ремесленники одной профессии, как в Средневековье, чаще всего группируются в одном квартале. Поэтому на розыск автомеханика Юзефовича нам потребовалось около часа.
— Я Юзефович, — говорит пожилой человек, вытирая руки об ветошь. — А что такое?
Доктор Ибрагим объясняет суть дела. Механик на минуту задумывается.
— Сам-то я родился в Македонии, хотя живу в Египте с 1931 года, — объясняет он. — В юности знавал человека, фамилия которого тоже была Юзефович. Только был он не македонец. У того Юзефовича было в Александрии три кафе. Одно существует и поныне — на станции Сиди Габер.
До станции Сиди Габер от порта далековато, да и дом, в котором находится тамошнее кафе, построен сравнительно недавно. Так что это определенно не бывший трактир «Севастополь». Да, подтверждает хозяин кафе Абдель Фаттах, раньше оно принадлежало человеку по фамилии Юзефович. Он умер в начале 40-х годов. У него были еще два кафе. Самое старое, существовавшее с незапамятных времен, — возле коптской церкви в центре города.
Улица эта так и называется — Коптской церкви. Коптов, египтян-христиан, и поныне немало в стране. Стоит эта церковь во дворе, в окружении старинных домов. Подъехать к ней на машине невозможно, да и припарковаться на улице негде. Разве что во втором ряду. Но это считается в Египте тяжелейшим нарушением правил уличного движения — гораздо более серьезным, чем проехать на красный свет, и потому немедленно карается немилосердным штрафом. Так что мне приходится остаться в машине, а мои спутники уходят к церкви продолжать поиск.
У выхода со двора стоит катафалк, запряженный шестеркой лошадей. Если бы не машины, можно было бы подумать, что действие происходит в начале века. Диссонансом с катафалком выглядят праздничные фонари на натянутой через неширокую улицу веревке. Такие и подобные украшения вывешиваются в дни Рамадана в египетских городах повсюду. Вот она, диалектика жизни: кому-то — праздник, а кому-то — горе.
Из двора медленно выходит похоронная процессия. Гроб устанавливают на катафалк. Близкие и друзья покойного рассаживаются по машинам. Траурный кортеж трогается в путь, освобождая места для стоянки. Я немедленно припарковываю машину и иду к церкви. Возле нее мои друзья-историки разговаривают с почтенного возраста человеком.
— Муркыс Бутрос, — представляется мужчина. — Вся моя жизнь прошла на этой улице. Да, действительно, неподалеку от церкви, в доме 28, долгое время было кафе. Сейчас там склад. В 30-е годы, когда еще был холост, частенько забегал в это кафе перекусить. Владельцем его был какой-то иностранец, по-арабски говорил с акцентом. Как называлось? Кажется, «Рагаб». Но только не «Севастополь». Такого названия я не слышал.
Мы покидаем церковный двор и медленно идем по правой стороне улицы, чуть спускающейся по направлению к центру.
— Вот этот дом, — говорит Бутрос.
С интересом разглядываю четырехэтажное здание, построенное лет сто назад. Ничего особенного в нем нет. Окна первого этажа закрыты металлическими жалюзи. То, что в тридцатые годы находившееся здесь кафе называлось не «Севастополь», а как-то по-другому, еще ни о чем не говорит. Нас-то интересует самое начало века! К тому же, по информации тогдашнего царского консула, вскоре после истории с пересылкой «Искры» Юзефович вроде бы продал свой трактир социалисту-итальянцу по фамилии Барони. Но почему тогда Абдель Фаттах со станции Сиди Габер говорил, что это кафе принадлежало Юзефовичу?
Возле дома старик торгует с лотка дешевой обувью. Услышав наш разговор с Бутросом, вносит дельное предложение.
— А вы сходите к бывшим владельцам кафе, — говорит он. — Они живут рядом, за углом. Последний этаж, от лестницы справа.
Мы благодарим Бутроса и сворачиваем на улицу Саада Заглюля. Увидев, сколь крута лестница, доктор Касем остается ждать нас на улице: ему подниматься наверх трудно. Дверь нам открывает полная красивая женщина средних лет. Возле нее крутятся трое ребятишек. Учтиво провожает в гостиную. Рассказываем о том, что нас интересует.
— Кафе принадлежало моему отцу, — говорит женщина. — Он был выходцем из Албании. Знаю, что купил он кафе в 1945 году. А вот как оно тогда называлось, кто был его владельцем — не помню. К сожалению, отец умер еще десять лет назад. Но жив его брат. Он человек в возрасте, может знать. Подождите минуточку.
Женщина идет в прихожую, к телефону. Затем подзывает доктора Ибрагима. Из гостиной мне плохо слышен их разговор.
— Ну что? — спрашиваю своего спутника, когда он возвращается из прихожей.
— Он говорит, что кафе было зарегистрировано на имя какого-то иностранца, но фактическим владельцем его оставался человек по фамилии Юзефович. Имени он точно не помнит — то ли Исмаил, то ли Иосиф. Когда Юзефович умер, номинальный владелец продал кафе его брату.
Да, это уже, что называется, горячо! Ведь Иосиф — это и есть русское Осип. Мог О. М. Юзефович дожить до 1945 года? Конечно! Ведь в 1902 году, когда разворачивалась история с пересылкой «Искры», ему, наверно, было лет 40 или 45. Теперь вроде все сходится — и продажа трактира, и перемена названия. Так было спокойнее после слежки и обысков.