Русский флаг
Шрифт:
Встреча с английской эскадрой не пугала Изыльметьева. Может быть, столкновение с неприятелем, абордажная схватка вдохнет в людей энергию, которая всегда сопутствует подвигу? Лучше погибнуть, схватившись с врагом, взлететь вместе с ним на воздух, чем превратиться в безмолвный плавучий гроб. Изыльметьев не искал встречи с англичанами, но, вспоминая Кальяо, адмиральские фрегаты на рейде, он думал о сражении как о мужественном и счастливом исходе.
Чаще всего он размышлял о другом.
Плавая в Тихом океане впервые, он отказался от путей, указанных в лоциях. Не
Весна и начало лета в северной части Тихого океана, на подступах к Сахалину и Камчатке, отличаются густыми туманами и бурями. В последние дни дует в лоб настойчивый северо-западный ветер, мешая "Авроре" хоть немного приблизиться к цели - Татарскому проливу и бухте Де-Кастри.
Изыльметьев назначил военный совет на девять утра и сейчас торопился к больному Вильчковскому, - капитан хотел повидать его еще до завтрака.
У люка он заметил Александра Максутова. Лейтенант намеревался пройти мимо, словно не видя капитана. Изыльметьев резко окликнул его:
– Лейтенант Максутов!
– Простите, не заметил!
– ответил тот.
По бесстрастному тону и злому прищуру глаз Изыльметьев почувствовал, что Максутов лжет. Изыльметьев подозревал, что офицеры, с самого начала не одобрившие принятый им маршрут, теперь осуждают его. Сумрачнее стал его первый помощник капитан-лейтенант Тироль; он поддержал предложение командира без веры, из одного служебного долга. Настороженный взгляд, брошенный на офицеров в кают-компании, показал капитану, как переменилось их настроение. Некоторые офицеры все реже попадались ему на глаза. Максутов первый разрешил себе такую непростительную вольность. Лейтенант лгал, не умея скрыть ложь притворной растерянностью.
– Будьте внимательны, лейтенант, - строго сказал Изыльметьев. Палуба не Невский проспект.
– Слушаюсь, - отчеканил Максутов, - понимаю.
– Извольте держать себя в руках и не страшиться невзгод. Тогда и служба не станет вам в тягость.
– Я полагаю...
– начал было Максутов.
– Научитесь внимательно слушать своего командира, - не дал ему договорить капитан и спросил: - Куда вы направляетесь?
– На урок. Сегодня читаю гардемаринам корабельную архитектуру.
– После урока отправитесь к капитан-лейтенанту Тиролю и передадите ему мое приказание: включить вас в список вахтенных офицеров. Нынче слегли еще два офицера.
– Слушаюсь!
– повторил Максутов глухим от бешенства голосом.
До сих пор он, занятый уроками с гардемаринами, освобождался от трудной вахтенной службы.
Превозмогая боль в суставах, Изыльметьев спустился по влажному трапу.
Вильчковского он нашел в кресле, с вытянутыми ногами, положенными на сиденье низкого стула. Доктор сделал усилие, чтобы приподняться, но тяжело повалился в кресло.
– Сидите, ради бога, сидите!
– Изыльметьев подошел к нему.
– Или лежите. Право, не знаю, как вернее сказать...
Боль
– Не могу лежать, Иван Николаевич, - пожаловался он, устраиваясь поудобнее.
– Невероятный абсурд! Мне бы лежать неподвижно, аки младенцу, а не могу. Все скользко, мокро, мерзопакостно. Здесь хоть под утро удалось вздремнуть, а в постели за ночь глаз не сомкнул.
Изыльметьев опустился на неубранную койку доктора. Минувшие сутки были очень тяжелыми, капитану и на минуту не пришлось прилечь. Теперь захотелось упасть навзничь и растянуться на постели. Сами собой закрылись глаза, грузное тело подалось назад, но капитан успел упереться руками во влажное ворсистое одеяло, постеленное на койке, и удержаться в неестественной позе.
Доктор с опаской посмотрел на капитана. Два дня тому назад Вильчковский заметил, что Изыльметьев болен. Не вышла ли болезнь наружу?
Что это? Пятно на переносице, соединяющее два темных круга у глаз... Неужели кожная язва? Вильчковский подался вперед! Нет! Только тяжелая складка на переносице, тень от нее...
Все это длилось секунду. Изыльметьев поднял воспаленные веки и перехватил пристальный взгляд доктора.
– Что? Нехорош?
– он виновато улыбнулся.
– Напротив. Удивляюсь вашему стоическому характеру.
– Привычка, не более того, - устало сказал капитан.
– Стар конь, а оглобли упасть не дают.
– Трудно?
– участливо спросил доктор.
Изыльметьев кивнул.
– Что сегодня?
– доктору не хотелось уточнять вопрос: "Сколько умерло, сколько новых больных?"
– Плохо. Ночью умерли трое. Квашинцев, Ярцев, Селиванов. Из первой вахты. Восемь человек слегли. Мне бы на ногах удержаться...
Вильчковский ответил уверенно:
– Вы кремень, Иван Николаевич. Вас ничем не прошибешь.
– Вы думаете?
– Уверен. Но спать хоть изредка, а надобно. Сон - великий исцелитель.
– Не спится.
Доктор знает, что капитан спит мало, проводит долгие часы у коек больных матросов, а говорит, что не спится, просто не спится...
Слышно, как океан могучими кулаками тузит деревянные борты, как скрипят тали и мачты. По переборке торопливо сбегают капли, словно боятся, что кто-то заметит их и преградит дорогу.
– Иван Николаевич, - умоляет Вильчковский, - вы бы приказали приносить мне больных на осмотр. Не могу я так... Лучше свяжите - и за борт.
– Ну что вы! Завтра встанете на ноги. Изменить вы все равно ничего не можете.
В тоне Изыльметьева нет упрека. Но доктору кажется, что он в чем-то виноват. Может быть, теперь, когда на "Авроре" умирают матросы, а Вильчковский не в силах им помочь, где-нибудь в провинциальной лечебнице земский лекарь открыл простое и верное средство против цинги. Вильчковский верил в безграничное могущество человеческого разума.
– Который теперь час в Петербурге?
– Вечер, - сказал после паузы Изыльметьев.
– В Петербурге еще восьмое июня.