Русский флаг
Шрифт:
Адмирал приоткрыл левый глаз. Тусклый зрачок дрожал в сетке рыжеватых седых ресниц. Правый глаз закрыт, словно парализован. Сознание того, что он жив, не радует Прайса. Что-то сломалось внутри, лопнула пружина, двигавшая его поступками, возобновлявшая силы и волю, и нет желания сопротивляться смерти.
Возле него Барридж. Это хорошо. Самый доверчивый из всех... Нужно сказать что-то такое, что Барридж непременно запомнил бы и передал другим.
– Проклятый... пистолет...
– прохрипел Прайс, чувствуя, как клокочет у него в груди и пена выступает в углах губ.
– Кэт... дорогая Кэт... Вы победите, капитан...
Барридж почтительно склонил голову.
Прайс закрыл глаза и после этих драматических слов только изредка поглядывал на окружающих сквозь дрожащие, прижмуренные веки.
Вокруг адмирала суетились люди. Медик "Президента", мсье Гренье, офицеры. Его положили на кушетку. Длинные ноги в чулках повисли без опоры. Потрясенный Депуант о чем-то вполголоса расспрашивал Барриджа.
– Ах, какое несчастье!
– восклицал француз через правильные промежутки.
По трапу спустился Никольсон, - только он умеет так тяжело ступать на каблуки. Прайсу очень хочется взглянуть на Никольсона, на выражение его лица, но он отказывает себе и в этом.
"Нет, нет... Только лежать и слушать! Насладиться скорбью подчиненных. И уснуть..."
Так проходит час. Слух Прайса ловит отдельные слова и фразы. Его собственные слова, брошенные как приманка Барриджу, у всех на устах. Их повторяют, им придают должный смысл и направление. Скоро у его постели разыграется привычная комедия притворства, ханжества, спектакль, ради которого он и убил себя.
Мсье Гренье в трех шагах от него объясняет кому-то, что все зависит от сердца:
"Выдержит ли оно? Он давно не приходит в сознание... Это прискорбно..."
Взглянуть бы на того, кому он это говорит... Что он - растерян, огорчен или равнодушен, слегка прикрывшись показным участием?..
Сквозь щелку век Прайс осторожно смотрит на окружающих, слабо различая их. Они плывут, точно под водой.
Доктор попросил всех оставить каюту. Офицеры тяжело поднялись по трапу, словно на плечах у них уже колыхался гроб или костлявое тело, завернутое в парусину. Около Прайса остались врачи, - они отошли в сторону и совещаются. Тут же Депуант и Никольсон.
Адмирал чуть приоткрыл глаза и уловил презрительный взгляд Никольсона. Прайс захрипел.
– Я приказал прекратить все приготовления, - сказал нерешительно Депуант.
– Сегодняшний день испорчен, ничего не скажешь, - согласился Никольсон.
– Думаю, что адмиральский флаг не должен быть спущен... до занятия Петропавловска?
Прайс ждет, что ответит Никольсон, старший после него на эскадре.
– Пожалуй, - процедил сквозь зубы капитан "Пика".
Длинная, мучительная пауза. Прайс пытается представить себе, как топчется на месте растерянный француз в поисках слов, приличествующих моменту, но и приятных молодому честолюбцу.
– Какой человек умер!
– раздается наконец вздох Депуанта.
– Вы верите в несчастный случай?
– спрашивает Никольсон грубо.
– Побойтесь бога!..
– начал было Депуант, но собеседник прервал его:
– Пусть он трепещет бога и страшного суда! Выживший из ума старик!
– Ради бога, капитан...
– прошептал Депуант.
– Я тоже подозревал... Но этого не должен знать никто до окончания боя. Вы дадите мне честное слово офицера... Вашу руку!
Молчание.
Умирающий видит их рукопожатие, слышит, как легко взбегает по трапу Никольсон. Это походка человека, который вполне уверен в своем благополучии и силе. Депуант приближается к распростертому телу Прайса, чтобы проститься, но губы шепчут слова, от которых адмиралу становится совсем худо:
– Ах, какая подлость!.. Связал меня господь на старости лет...
Больно сердцу. Кажется, кто-то накачивает его воздухом и сердце вот-вот разорвется... Прайс не может ни крикнуть, ни пошевелить рукой, хотя мысль еще работает. Но когда матрос, подвешивая ковер в том месте, где была переборка, весело сказал своему товарищу: "Бешеный дог не будет больше скалить зубы! Он получил чего заслуживал", - Прайс чуть приподнялся, хотел закричать, жить назло всем, и упал на спину, чтобы больше уже не подниматься, не видеть ненавистных лиц, не слышать поношений.
Левое легкое, налившись кровью, задушило старое, немощное сердце Дэвиса Прайса, контр-адмирала.
ИДИТЕ!
I
Завойко неотлучно находился на Сигнальной батарее, наблюдая за кораблями в зрительную трубу. С самой батареи не видно эскадры, с запада позиции защищены скалою - она служит батарее траверсом и заслоняет всю северо-западную часть залива. Орудия установлены так, чтобы защищать подходы к Петропавловской бухте. Только выйдя вперед бруствера, на наклонную, покрытую щебнем площадку, можно следить за противником. Но тут неудобно, голо и площадка слишком наклонена к заливу.
Завойко, лейтенант Гаврилов и присланный Изыльметьевым Пастухов обогнули скалистый траверс и вышли на удобную площадку, заросшую пахучей серебристой полынью. В трещинах скал вился морской горох, поднявшийся так высоко по каменистой почве.
Стояло спокойное, ничем не потревоженное утро.
Увидев в зрительную трубу, как взвились сигнальные флаги на фрегатах, как пришел в движение сорокашестипушечный корабль, а с самого крупного, шестидесятипушечного "Форта" подали буксир на пароход, разводивший пары, Завойко приказал лейтенанту Гаврилову привести батарею в боевую готовность и сигналить "Авроре" и остальным батареям о подготовке к сражению.
Отправив Гаврилова и продолжая следить за фрегатами, на которых поспешно убирались порты и переборки для свободы действий орудийной прислуги, Завойко обратился к Пастухову:
– Вам знакомы эти суда?
– Да, хотя они и закрасили борты. Они находились с нами в Перу. Вон тот, ближний к нам, шестидесятипушечный, - "Форт", флагманский корабль французов; второй, с контр-адмиральским флагом, - "Президент", пятьдесят пушек; малый фрегат - "Эвредик", тридцать две пушки. Остальных не было в Кальяо.