Русский фронтир (сборник)
Шрифт:
– Мы ходим без масок, потому что все здесь – наши родичи, – сказала девушка. – Весь город, весь мир. Понимаешь?.. Пойдем к отцу, надо сказать ему, что Унгелен… Остался с нами навсегда.
– Я… Ты уверена, что я нужен?
– Ты мне нужен. И ты был с ним все время. С самого начала без маски. Почему без маски? Я не спрашиваю, ты ответь себе.
– Потому что так захотел, – честно сказал я.
И тогда она улыбнулась. Едва заметно.
Унгусман принял нас внешне спокойно, он был давно готов к потере сына. Осталось еще трое и две дочери. Все сегодня
Я не ждал, что такие слова у него есть для чужака.
Он сгреб в охапку Унгури и что-то шептал ей на ухо. Потом взглядом, полным боли, но полным и достоинства, нащупал меня.
– Ты возлагал большие надежды на младшего вождя Унгелена, советник, – прогудел вождь усталым тяжелым басом, ритуальным голосом смерти. – Теперь все будет сложнее, ты знаешь. Но Унгелен остался с нами навсегда и поможет нам. Просто вспоминай его в трудную минуту.
Я промямлил что-то невнятное, принес соболезнования и поспешно откланялся. До конца дежурства было еще два часа; я не мог больше оставаться во дворце и попросил моего сменщика Рыбаренко приехать. Тот сказал: что-то случилось? Или у меня, образно выражаясь, батарейки сели?
– Вроде того. У меня Гена умер.
– Ах ты… Я бегом. Я мигом… Прямо не знаю, как ребятам сказать. Все понимали, что не вытянем парня, но…
– Ты ребятам другое скажи. Я видел, Сорочкин начал по базе гулять. Заверни в санчасть и попроси, чтобы его попридержали, когда я вернусь. Ну и меня лучше не пускать внутрь какое-то время…
Честно, сам от себя не ожидал. Просто вырвалось. Бурным потоком выплеснулось наружу.
А может, цену себе набивал. А может, хотел показаться нормальным человеком, у которого есть слабости. А может…
– Еще бы, – сказал Рыбаренко. – Момент, сделаю. Я уже на ходу. Держись там…
У меня не найдется алиби, ну и просьба спрятать Сорочкина, слух о которой разнесется по всей базе, тоже сыграет роль. Меня ни в чем не обвинят, но все будут думать, каждый свое.
А вот бригадир строителей Рыбаренко окажется «на подозрении», вплоть до того, что беднягу попытаются отстранить от дежурств во дворце, как утратившего бдительность и главное, не стукнувшего куда положено.
Рыбаренко отвечал за склад инструментов и расходников.
Пока мы передавали дежурство и я возвращался, на склад пролез через окно ведущий специалист экспедиции Алексей Сорочкин.
Он взял строительный пистолет и забил себе гвоздь в висок.
На Тунгуса это произвело впечатление. По здешним понятиям самому наказать себя за ошибку – значит отречься от почета, с которым тебе размозжит башку дубиной вышестоящий начальник. С точки зрения вождя, Леша признал себя запредельным идиотом, недостойным не то что казни, а даже суда.
По оценке вождя, Сорочкин был все-таки жертвой обстоятельств, а не сознательным злодеем. Тунгус планировал выторговать его себе – и пускай вкалывает тут пожизненно, обучая туземцев языкам и составляя разговорники. Продолжая, в общем, дело Унгелена.
Я спросил: как бы ты терпел этого человека? Да ты бы сорвался и открутил ему башку.
Ну что ты, сказал Тунгус. Я бы посадил его в маленькую комнатку при таможне – и пусть работает. Мы бы просто никогда не встретились. Я туда не хожу, он не выходит. Учись, советник! Это и есть настоящая ди-пло-мать-ее. Я правильно сказал?..
Ты делаешь большие успехи в языке, друг мой, заверил я.
– Это тебе не гвозди в голову забивать! – гордо заявил Тунгус. – Тут соображать надо!
Достал он меня своими гвоздями, сил нет никаких.
Гури говорит, некоторые мысли обладают такой мощью, что стоят полноценного действия; в тот несчастливый день, глядя на нее, я так хотел прибить Сорочкина, что после этого мне уже было незачем его трогать. Он больше не имел значения, не играл роли, я его вычеркнул… Зато она увидела сквозь горе и слезы, как дорога мне. И что я сам еще не понимаю, до какой степени в нее влюблен. И как мешает проявлению человеческих чувств наша глупая ди-пло-мать-ее, но я умею находить такие жесты и совершать такие поступки, которые пробивают стену отчуждения.
В экспедиции мнения разделились пополам. Зато все теперь могут объяснить, почему меня сторонились. Расчетливый убийца – неприятный тип. Я ведь Лешу грохнул, чтобы наладить отношения с папуасами, вы же понимаете. В жертву принес русского человечка во имя дипломатии, мать ее. Да еще и с особым цинизмом. Не каждый сумеет гвоздем-то.
На вопрос, отчего со мной не стремились дружить целых две высадки подряд до того, как я укокошил русского гвоздем, ответ был просто сногсшибательный.
Подозревали.
Чувствовалось во мне нечто такое.
– Чушь это несусветная, – заявил Петровичев. – Люди просто чуяли в вас вождя и не знали, как реагировать. У меня всю жизнь та же проблема.
– Пойдем… чифтейн, – сказал Чернецкий и увел его.
Оглянулся и подмигнул мне через плечо.
Грустно ему без самолета, но не наказали – и на том спасибо.
По закону подлости Чернецкий застрял.
Бывают такие герои, которым не везет красиво закончить подвиг.
Когда Акопов вцепился клешней в крыло, маленький конвертоплан не только перекосило, но еще развернуло, и встал он в трещине враспор, ни туда, ни сюда. Акопов понял это сразу, по нагрузке на манипулятор, а Чернецкому было невдомек, и они с бортмехаником Попцовым изготовились к следующему акробатическому этюду – снова упасть вниз и еще раз попробовать вылететь.
Не как раньше планировали, а без балласта. Вдруг получится. Только вдвоем.
– Алик, ты меня крепко держишь? – крикнул Чернецкий.
– Мертво! Опускаю лестницу! Выходите все!
– Все с борта!
– А как же вы… – заволновался сержант.
– Все-все-все, – заверил командир.
Они висели правым крылом вверх, нарочно, чтобы никому не пришлось лезть через Чернецкого, наступая ему грязными башмаками на щегольский синий китель с золотыми нашивками.
Кроме шуток, именно поэтому.