Русский камикадзе
Шрифт:
Сейчас-сейчас, еще несколько секунд погони…
Но что это?..
Впереди канализация становится немного шире, сводчатый потолок взмывает на пару метров вверх, вероятно и пол где-то ниже общего уровня… Но пола не видно — внизу вода и сплошное нагромождение труб. Возможно, это расширение служило отстойником или чем-то вроде того. Вдоль правой стены высится штабель полусгнивших труб; у левой — нагромождение огромных ржавых кранов с круглыми вентилями на штоках с резьбой. Пройти можно лишь посередине.
«Здесь
Но прежде чем двигаться мимо связки труб, схваченной стальным тросом, Павел все ж задерживается — заглядывает за нее. Нет, и там, между трубами и серым бетоном — никого. Вперед! Ему не уйти!
Внезапно справа сзади раздается резкий щелчок, похожий на звук рвущейся струны.
Он оборачивается — сорван трос-стяжка. С диким лязгом и грохотом трубы съезжают вниз, прыгают, бьются друг о друга, угрожающе надвигаются прямо на него…
Белозеров пятится назад. Но сзади огромные краны и отступать некуда.
Несколько первых подлетевших к нему труб удается перепрыгивать; а следом летят остальные. Нога за что-то задевает, он едва не падает, но правая рука с зажатым пистолетом находит холодную стену…
Сильный удар по левой ноге. Он еще не упал.
Снова прыжок. И ужасный удар по обеим ногам, от которого сыплются искры из глаз.
Спецназовец не успевает увертываться, и трубы сносят, подминают его под себя, заваливают…
В последний момент он замечает странную фигуру, выжидающе наблюдавшую за этой катастрофой с того места, что было закрыто дальним торцом рухнувшего штабеля. Павлу не хватило каких-то трех шагов, чтобы увидеть его и…
Глава 15
/27 июля/
Минута ли прошла после того, как успокоился и отгремел последний огрызок трубы, или несколько секунд — майор понять был не в силах. Он лишь открыл глаза, сморщился от боли, тряхнул головой, осмотрелся…
Его зажало между исполинскими кранами. Фонарь по-прежнему светил в левой руке; пистолет куда-то подевался. С трудом оттолкнув давившее в плечо ржавое жерло трубы, он понял, что сам выбраться из-под завала не сможет.
Кто-то подошел, остановился в паре метров — ближе не позволял завал… Этот «кто-то» тяжело дышал и не произносил ни слова.
Спецназовец приподнял фонарь, осветил подошедшего. Криво усмехнулся: сгорбленная фигура, одетая в какие-то жуткие лохмотья; изуродованное непонятными опухолями лицо, похожее на львиную морду; страшной пустоты взгляд; скрюченные пальцы. И жуткий смрад, перебивающий даже многолетнюю застоявшуюся вонь промышленной канализации. Это был запах гниющей плоти. В руках выродка Павел заметил трехметровую арматуру с заточенным концом — неплохое оружие для здешних катакомб.
Маньяк издал утробный звук, недовольно прищурился на свет, повел своим копьем. Острие приблизилось к шее придавленного трубами мужчины. Затем отъехало назад — серийный убийца размахнулся, но медлил с последним ударом. Видно смаковал предстоящую расправу над последним из тех, кто осмелился вторгнуться в его владения.
— Ну, давай, долбогрыз вонючий, чего тянешь?! — прорычал Белозеров.
Маньяк замер с занесенным копьем, недоуменно повел головой.
— Как ты сказал? — противно проскрежетал его голос.
— Вот урод! К тому же еще и глухой.
Но тот почему-то плавно опустил грозное оружие и нерешительно произнес:
— Палермо, это ты?..
Теперь офицер изумленно застыл, вглядываясь в уродливого человека. Луч фонаря вновь исследовал лицо убийцы, но скорее не внешность его, а некие смутные подозрения заставили Павла ошеломленно прошептать:
— Не понял… Ганджубас?!
— Я… Я, Палермо, — выронил он из рук страшную арматурину.
В неистовом порыве Ванька Старчук а точнее тот, в кого превратился смазливый красавчик, обаяшка и дамский любимчик, принялся одну за другой раскидывать в стороны трубы…
Вскоре майор почувствовал облегчение, кое-как вытащил пострадавшую от ударов левую ногу, скинул с себя последнюю железяку и попытался встать. Рука наткнулась на лежащий в воде пистолет…
— Что ж ты вытворяешь, Ванька? — свободно вздохнул он, кое-как обретая вертикальное положение.
Помолчав, тот отвечал дрогнувшим голосом:
— Да, Палермо… Вытворяю вот… Боюсь, я уже не человек. Я — животное, зверь…
— Первый к тебе вопрос, — потирал ушибленные голени спецназовец, — ты ведь уволок сегодня молодую женщину с улицы, не так ли?
— Было дело…
— Так… Она хоть жива?
Потупившись, Ганджубас молчал.
— Нет, Ванечка ты не зверь, — продолжал Белозеров. — Зачем зверей-то обижать? Они убивают, чтоб самим с голоду не подохнуть. А ты злобствуешь забавы ради! Уже и до своих добрался…
— Я не знал, что это ты, Палермо! У меня и глаза-то почти уж не видят. Только слышу хорошо, руками стал лучше чувствовать…
— Не обо мне речь. Ты Юльку-то нашу, зачем убил?
— Какую Юльку?.. — растерянно молвил Старчук.
— Какую!.. Нашу Юльку — Майскую. Пару недель назад я был в морге на опознании. Оперы сказали твоих рук дело — до позвонков перерезана проволокой шея. Изнасилована… Да я и сам видел своими глазами!
Тот опять молчал в немой оторопи, в шоке…
Потом еле слышно пробормотал:
— Припоминаю. Мне тогда показался знакомым голос, но я… не поверил.
Протяжно шмыгнув носом, потерянно спросил:
— Закурить-то у тебя имеется?
Павел распрямился; правая ладонь сжимала пистолетную рукоятку, левая — с фонарем, потащила из кармана слегка промокшую пачку сигарет. Ледяным тоном он произнес: