Русский клан
Шрифт:
Образ друга разом вытащил из памяти массу других воспоминаний. Образы, звуки, запахи нахлынули на Алексея. Сразу же выяснилось, что вокруг все время что-то происходит. Кто-то разговаривает, ходит. Шаги, натужное дыхание, царапающий звук чего-то тяжелого, перетаскиваемого по полу. Блямканье металла о стекло.
Алексей повернул голову и разглядел рядом с собой фигуру в новеньком камуфляже.
— Юрик… — прошептал Вязников.
Морозов, сосредоточенно что-то жующий, поднял голову и, увидев, что друг очнулся, поставил миску на столик.
— Ну наконец-то. Очнулся. Чаю хочешь?
— Хочу.
— Тогда
Морозов помог Алексею принять сидячее положение, долго возился с подушками, подкладывая их так, чтобы было удобно.
— Где мы? — спросил Вязников.
— В госпитале, — ответил Юра. — В Москве.
— А что вообще происходит?
— Ты не так много пропустил. Ситуация из просто неустойчивой превращается в устойчиво нестабильную.
— А конкретней?
— Кто-то там наверху пытается разрулить ситуацию путем переговоров. Только с кем они собираются переговариваться, не ясно. Говорят, что Ельцин в городе, говорят — бежал, но Москва большая, где именно, никто не знает. Горби неизвестно где. Понятно, что не в Форосе, но где? Факт, что живой. И только. Оба президента где-то шляются, страна увлечена кровопусканием.
— Это я и так знаю. Изменилось что?
— Янаев погиб. Прежний штаб взорван.
— А по Союзу что?
— Да все то же самое. В Молдавии стрельба, казахи как на гвоздях, Литва за телевышку бьется, Эстония на ножах, армяне с азербайджанцами сцепились, в Грузии опять кровь пошла. Все то же самое. Даже на Украине кто-то вспомнил про татар.
— Гражданская война.
— Нет, старик, это еще не война. Это всего лишь гражданские беспорядки. Когда война будет, всем мало не покажется.
— Так ведь и так…
— Я про весь мир говорю. — Морозов подсунул к губам Вязникова железную кружку. — Давай.
Алексей взял нагревшуюся уже железку и маленькими, осторожными глотками стал пить. Чай был густой, крепкий, откровенно вредный для раненого организма, но невероятно вкусный.
— Я вот чего все хотел спросить, — потирая небритую щеку, начал Морозов. — Ты как будто знал что-то, там…
— В подвале? — Алексей сморщился. Глоток чая, слишком большой и горячий, прокатился по пищеводу обжигающей волной.
— Ага.
— Когда парнишка рассказывал о том, как они туда с приятелем влетели, он так говорил, будто их в подвал пригласили. Провели. Подробно описал коридоры и зал.
— Ну, он-то был не из их компании, — покачал головой Юра.
— Нет, что ты. Он был просто… просто глупый. Его девка в ловушку привела. И сослуживца его. Встретила, провела… Черт его знает, кто из них первым заподозрил неладное. Но то, что она в веревках, это он уже просто сам придумал. Не мог поверить в то, что его девушка, идеал, такая падла оказалась. Сам себе внушил. За что и поплатился. Врать себе бывает смертельно опасно. — Алексей снова хлопнул большой глоток горячего и на миг замер.
— А ты это сразу почуял?
— Почуял, может быть, — выдавил Вязников, когда прошли спазмы, — но вот сказать не смог. Знаешь, как собака: понял, но сказать не смог.
Сформулировать не получилось. Устал, наверное. Гадкая история, конечно. Жуткая.
— Это точно.
Юра повозил ложку в тарелке с кашей. С отвращением оттолкнул. Хлопнул ладонями
— Ладно. Пойду я еще чего-нибудь выведаю. Мы с тобой сейчас в резерве вроде. Надо пользоваться моментом.
— Погоди. — Алексей поставил опустевшую кружку на столик рядом с тарелкой каши. — А со мной чего?
— В смысле?
— Ну… — Леша окинул взглядом бинты.
— А, ерунда, ничего особенного. Пулю достали. Поваляешься пару деньков, и баста, — махнул рукой Морозов и выскочил за дверь.
Небольшая комнатка, где лежал Вязников, отделялась от коридора тонюсенькой стенкой и такой же, еле живой дверью. Было хорошо слышно, как стучат за стеной солдатские ботинки, кто-то отчитывает кого-то хриплым, прокуренным голосом.
«Спрашивается, с чего мне это все? — спросил сам себя Алексей, с трудом подавив желание начать рассуждать вслух. — Ельцин, Горби, лоялисты, путчисты эти… Что, мне больше заняться нечем, как другим, похожим на меня олухам горло резать? Жуткое время какое. Получается, что и по-другому нельзя. Сначала гайки раскрутить, потом мерзость всякую развести, уродов плодить. Гласность, демократия, перестройка. Все республики, как крысы, в разные стороны кинулись. Так же тоже нельзя. И не в коммунистах дело. Не в партии. И не в демократии. Что одно, что другое… Порядка хочется. Сколько можно издеваться?»
Ему вспомнились мерзкие хари, сидящие вокруг чадного больного огня.
«Сидят вот, рыла, и жрут друг друга. И всяких солдатиков несознательных, вроде меня с Юркой. Суки. — Он сдвинул одеяло в сторону и обнаружил, что белья нет. Поискав глазами, Алексей увидел свою одежду, аккуратно сложенную на стуле. — Подавитесь, гады. Такими, как я, подавитесь! Такими, как Юрка. Дети нужны. Чтобы было из кого людей делать, а то вокруг одни людоеды».
Ему неожиданно сделалось невыносимо душно в этой стерильной палате, захотелось воздуха. Чистого, настоящего. Куда-нибудь на природу, в лес!
Вязников с трудом встал, чувствуя, как в ногу впиваются крупные холодные иглы. Палата судорожно покачнулась, Алексей ухватился за столик, стоящий около койки, одной рукой неудачно вляпался в кашу, опрокинув ее на пол, но устоял.
— Подавитесь! — процедил он сквозь зубы.
«Теперь мы должны решать, что делать и как делать, — пронеслось в голове. — Не генералы, не президенты, не демократы. Только мы. Я и Юрка».
Алексей сделал несколько шагов в сторону стула. Перед глазами поплыло.
— Не пройдет, — застонал Вязников. Но пол неумолимо уходил из-под ног. Алексей попытался ухватиться за спинку кровати, та выскользнула у него из рук, словно просочившись сквозь пальцы.
«Время уходит, — подумал Алексей и сам же удивился этой мысли. — Дети нужны».
Наконец он сделал еще один шаг и понял, что не удержится.
Перед глазами мелькнуло что-то белое, кажется ткань, Вязников уцепился за нее всеми силами. Раздался хруст, кто-то вскрикнул, и Алексей с грохотом обрушился на пол, но сознания сразу не потерял. Над ним стояла девушка, судорожно пытающаяся прикрыться остатками халата, оборванного Алексеем. Стройные ножки, небольшая грудь и узкие бедра. Вязников обнаружил, что держит в руках табличку с ее именем, булавка расстегнулась и больно впилась в ладонь.