Русский космос

Новак Илья

«А ведь Старец где-то там, – подумал Тим. – Совсем рядом, внутри этого бугристого шара, сам Вознесенный! Вдруг, если получится туда пробраться да если людей отыщем… вдруг нас с Романом в Ядро доставят, а потом – почему бы и нет? – Старец на непрошеных гостей взглянуть пожелает, побеседовать… Нет, точно, не могу я сейчас погибнуть, не допустит Всевечный такого. Хотя… есть ли Всевечному дело до меня? – От этой мысли Тимур даже вздрогнул. – Не смей думать так, что за ересь! Отцу Небесному до всего есть дело, до всех… Да полно, что за самонадеянность? Не смотрит Он на тебя, не видит, не знает, ты не нужен Ему». Тимур сморщился, испытав почти физическую боль. Впервые – впервые! – в сознательной жизни он ощутил себя наедине с самим собой, невзирая на висящего рядом напарника и полную людей сфиру внизу, понял, что одинок, что никто не смотрит на него – ни из мира людей, ни из Высшего мира – никто

не отвечает за него, не направляет, не благоволит к нему… Будто ребенок, внезапно лишившийся родительской опеки, оставшийся один-одинешенек в каком-то чужом, неуютном месте, и теперь надо самому за себя думать, самому решать, самому действовать.

Никто не спасет – он погибнет здесь. И все же не оставляло ощущение: если и суждено умереть не своей смертью, то – в бою, но не так вот нелепо, болтаясь на границе Горнего мира рядом с брюзжащим испуганным напарником. Однако же это не значит, что какое-то чудо на помощь придет, самим надо что-то предпринять. Кажется, прав Паплюх, и другого пути, кроме как поглотитель, нет. Хотя эта диафрагма…

Все еще поеживаясь от потрясения, вызванного этими думами и внезапно свалившимся чувством ответственности за самого себя, Тимур некоторое время наблюдал, как Роман, открыв дверцу на левом бицепсе и вытащив универсальную дрель с гибким щупом сенсора, пытается приподнять один из лепестков или хотя бы просветить, что там под ними. Потом Тимур развернулся и стал глядеть вверх. Господь распахнул над Каабой черный зонт космоса с дырочками звезд. Словно выше него какое-то слепящее белое пространство – то самое, подумал Тим, где Всевечный обитает, – и сквозь крошечные отверстия свет сочится вниз. А может, это свет самого Всевечного, его божественное сияние, посредством субстанции звезд проникающее в человеческую вселенную из высшей реальности?

Паплюх выругался – некрасиво, грязно. Раньше Тимур вспыхнул бы, услыхав богопротивные слова, стал бы Роману выговаривать, а сейчас… что же это за отрешенность такая, что за ленивое, вялое спокойствие? И еще – пустота. В сознании, в сердце – будто дыра, полная высокого вакуума. Он знал: это дыра в том месте, которое раньше занимали погибшие: Костя, Серега, Толик, Акмаль. Тимур отгонял мысли про дружинников, потому что они тянули к смерти его самого – нельзя сейчас отвлекаться на воспоминания об умерших братьях.

И как только подумал о них – закололо сердце. Как раньше, на Земле. Долго же не давало о себе знать, а тут на тебе. Рука сама поднялась, чтобы сунуться под воротник и помассировать грудь – да только сейчас это было невозможно.

– А он все летит… – тихо сказал Тим, глядя вверх.

С лепестками справиться не удалось, коротковолновое излучение щупа вязло в них, ничего не высвечивая на крошечном мониторе. Раздраженный напарник, отключив якорек, принялся наматывать трос на лебедку, медленно отплывая от диафрагмы.

– Ты о чем? – Он повернул голову, косясь сквозь боковое стекло шлема.

Над ними летел один из отсеков девятой платформы, похожий на раздавленный металлический цветок. Сквозь рваные дыры, окруженные потеками и вздутиями, виднелись внутренние палубы, объятые вакуумом. Медленно кружась, обломок двигался наискось к ветви – судя по всему, он должен пролететь неподалеку от поглотителя, чтобы через какое-то время врезаться в атмосферу Земли и сгореть там. Тимур несколько раз моргнул, вглядываясь. Сознание пыталось организовать лишенное привычных направлений межсфирное пространство в знакомую конфигурацию. Для Тима поверхность ветви представлялась твердью – то есть «низом», а космос выше орбиты Горнего мира – «верхом», и поэтому уродливый огромный артефакт, лениво плывущий в черном «небе» над головой, являл собою картину непривычную, даже сюрреалистическую.

– Вообще вся эта наша война межсфирная – планомерное уничтожение будущей навигации, – пробормотал Роман. – Все, что там у нас взорвалось и выстрелилось… Оно ж так и будет летать, регулярно возвращаясь в точку выстрела и взрыва. На те орбиты, где шли бои, лучше лет сто теперь не соваться. Да и вокруг не летать.

– А я про «магнитные пылесосы» слышал, – возразил Тимур. – Карен рассказывал: их вешают потом на орбитах, и они обломки собирают. Или даже сети крепкие могут на буйках распялить и в них мусор ловить.

– Да он же с теми же скоростями будет летать, что и в момент взрыва! Как ты это в сетку поймаешь? Любая разорвется… И пылесосы твои тоже не выдержат, их раздробит быстро.

– Нет, отец-командир говорил, какие-то электромагнитные подушки для этого изобрели, они замедляют скорость, а потом подтягивают медленно. Ну не знаю, в общем! А вот еще если…

Роман перебил, вновь покосившись на обломок платформы:

– Почему

охрана по нему не стреляет? Я понял, диафрагма – створ гамма-лазера. Видишь, какого размера… гигаджоулевый он у них, что ли? Карен говорил, там каскадная аннигиляция позитрония, на ней все основано. Такая вот дура наш георг и сожгла. Но почему они этот кусок не распотрошат окончательно? Он же может о поверхность удариться, гляди, как летит. А там под сотню тонн.

Паплюх частил, сбивался, глотая слова, чуть ли не заикался. Он боялся и нервничал, а еще, кажется, был обижен. Это Тимур смекнул недавно, когда услышал в наушниках бормотание напарника: «Цветы… Женщины…»

– Что? – удивился он тогда. – Что ты говоришь?

– Мы – спасители Каабы, понимаешь?! – хрипло рявкнул в ответ Роман. – Мы – вот я и ты тоже – Горний мир уберегли от безбожников, от гибели спасли, уничтожения. Лично мы… я лично! Нас сейчас, в этот самый момент, на сфире женщины с цветами должны встречать, чествовать нас! Торжественный парад в нашу честь, святой ход, мы же человечество спасли… отстояли… грудью… на безбожный ковчег – грудью! И что? Что вместо этого?! Ничего! Болтаюсь тут, все забыли… С тобой болтаюсь. Несправедливо, несправедливо!

Слушать это было очень неприятно. Романа совсем одолела гордыня, никакого смирения. Тимур подумал тогда: а ведь Ромка всегда таким и был, причем с годами, пока они с курса на курс переходили, гордыня его росла, крепла. А Тим делал вид, что не замечает, прощал товарища. Вдруг как-то даже противен стал напарник, будто и не брат по оружию, а кто-то чужой со вздорным склочным нравом рядом болтается. Но и это чувство было отрешенным, неявным, без эмоционального накала, без искреннего горения души, с которым Тимур обычно все на свете воспринимал.

Не стоило вступать с Паплюхом даже в короткие дискуссии, тут же опять ругаться начнет, спорить же не было сил. Межсфирная погоня вымотала, высосала всю жизненную энергию – Тимур чувствовал себя опустошенным, вялым, сонным.

Они экономили газогенерирующие патроны и пока использовали «крыс» лишь дважды, уходя от георга. Тим молча включил реактивник скафандра, тремя выхлопами поднял себя выше и направил вперед, параллельно поверхности, изъязвленной крошечными дырочками, то есть кратерами микроастероидов. Он поежился, вспомнив об этой опасности. Вероятность попадания одного из них в сфиронавта крайне мала, но все же существует – и она тем больше, чем дольше остаешься в межсфирии. Может нарушиться герметизация космоформы… На втором, что ли, курсе им тот фильм показывали? Учебный трехмерный фильм про то, что происходит с человеком, попавшим в межсфирное пространство без герметичного скафандра. Невозможно было понять, снималась ли подлинная сцена или это компьютерное моделирование. Если последнее – все сделали очень реалистично. Кадры сопровождал торжественный, даже какой-то приподнятый голос диктора: «Распространено заблуждение, будто по причине сильного холода человек в межсфирии мгновенно замерзнет. Однако из-за отсутствия среды тепло будет покидать тело крайне медленно. Сначала из-за исчезновения внешнего давления воздух расширится в легких и пищеварительном тракте…» Пока комментатор говорил, на экране мужчина средних лет с изнеможенным лицом разевал рот в немом крике, глаза выкатились… Они выпучивались все больше, и одновременно началось невероятное: почти все тело бедняги стало раздаваться вширь, увеличиваться, будто он ребенок, рост которого показан в ускоренном темпе, да вот только тут рост происходил как-то уж очень монструозно, приводя к уродливым результатам: голова, колени, локти не росли, но плоть рядом с ними неудержимо распухала. А голос комментировал: «Влага испаряется с поверхности глаз, закипает внутри мягких тканей, мускулов, кроме того, расширяется газ, который естественным образом находится в различных полостях нашего тела и растворен в тканях». Человек на экране (он висел посреди чего-то неопределенно-черного, подсвеченный снизу прожектором) задергался, и комментатор пояснил: «Это начинается кессонная болезнь, когда пузырьки, образованные азотом в крови, закупоривают небольшие сосуды, мешая кровотоку и вызывая кислородное голодание различных участков тела». Тем временем мужчина, кажется, уже ослеп, он поводил вокруг руками, тяжело, с усилием ворочая головой на страшно распухшей шее. Диктор сказал, что из-за гипоксии мозга жертва сначала лишилась зрения, а затем полностью утратила ориентацию в пространстве. Кожа человека стала уже синеватой и внешне казалась ломкой, будто древний пергамент. Все это длилось около двух минут, может, немного меньше, а после мужчина умер – по словам комментатора, вскипевшая кровь остановила сердце; раскоряченное, изломанное болью тело больше не шевелилось, лишь очень медленно вращалось посреди чернильной пустоты.