Шрифт:
Культура дня и культура ночи
Отчего во времена кухонной свободы, тотального дефицита в канувшем в Лету советском государстве счастливых людей было больше?
Отчего нынче, живя в обществе изобилия, удовлетворения любых потребностей и прихотей, мы продолжаем вспоминать те годы добрым словом, на отдалении признавая прессинг коммунистического диктата, неэффективность социалистической экономики, недостаток или даже отсутствие товаров, всё же считаем их более интересными, комфортными, нравственными и, самое главное, более духовно насыщенными?
Бытующее мнение, что причина тому – послевкусие отдаляющейся молодости, в какой-то степени верно. Но это не главное. Как и аргумент,
Действительно, освоение новой информации для старшего поколения с низким образовательным цензом затруднительно и может являться фактором отторжения перемен, но для активной части общества зрелый возраст является наиболее плодотворной фазой жизни: на смену нераспознанным ощущениям и диктату чувств приходит осмысленный опыт постижения многомерности человеческого бытия.
Основная причина ностальгии по советским временам у тех, кто помнит те годы, лежит в сфере нематериальной, в различии духовно-нравственной атмосферы, в сопоставлении уровня культуры, образованности общества двух различных социальных устройств. Обусловлена она именно контрастом, порождённым резким переходом из одного уклада жизни в другой, с кардинальной заменой шкалы ценностей. В такие, действительно революционные, периоды особенно остро человек ощущает соответствие или несоответствие происходящего магистральному развитию человечества. Именно интуитивно ощущаемые резонанс или диссонанс человека и общества подают сигнал, настраивая нас на приятие или отрицание, заставляя пересматривать собственный опыт, и вызывают чувство удовлетворённости или же неудовлетворённости тем, что тебя окружает, и, в конечном итоге, определяют понятие счастливого либо несчастного бытия.
Вот отчего в эти переходы больше становится людей, выпадающих из социума. Вот почему, несмотря на материальное изобилие, ощутимо меняется здоровье общества в целом, превалируют суицидальные настроения. Большинство людей априори не устраивает бессмысленное существование, не таков Божий Промысел. А погоня за тленными богатствами и сиюминутными удовольствиями с точки зрения бессмертной души смысла не имеет.
Целью существования человека (человечества) является созидание именно духовной энергии. Той самой субстанции, из которой, в конечном итоге, и формируется вечная космическая энергия, в свою очередь пронизывающая и созидающая ноосферу нашей планеты. Уровень этой энергии мы замеряем духовностью, которая, в свою очередь, является производной общечеловеческой культуры, ибо с латинского «культура» переводится как возделывание, воспитание, образование. И эти три слова отражают составляющие единого процесса. А стержнем духовности является религия. Она издревле задаёт направление человеческим деяниям в этом мире. И все религии при кажущейся разнице имеют единый вектор этого направления. Это бессмертие Любви… Любовь – это та ткань, из которой и ткётся Духовность.
Светский вариант объяснения смысла и загадки Бытия – в философских приближениях к Истине.
От того, в какой культурной среде вырастает и живёт человек, как возделывается, воспитывается и образовывается, зависит, какую сторону космической энергии, ночную или дневную, светлую или тёмную, он будет созидать.
Эта среда в течение срока жизни одного человека, как правило, меняется в возрастном диапазоне, так как сущность человека меняется с изменением накапливаемого опыта. И каждому поколению обязательно – как испытания духа – выпадают глобальные перемены. Таким испытанием для поколения наших дедов была революция, для поколения отцов – война, для нашего поколения – перестройка, смена формации.
Видимая сторона культуры является итогом понимания и следования религиозным заповедям. Как некоей данной нам константы.
Духовная незримая составляющая понятия культуры складывается одновременно из мыслеобразов людей различных возрастов, то есть разного жизненного опыта. Дети, так же, как и взрослые, созидают её.
На жизнь моего поколения выпало три различных среды, три культуры.
Первая пришлась на два послевоенных десятилетия, когда в силу возраста превалировало незамутнённое социумом познание мира. Это – прерогатива детства и юности. Это время для любого поколения является познавательным. Происходит постижение как материальной, так и нематериальной составляющих мироздания.
Моему поколению довелось довольствоваться довольно ограниченным объёмом доступной информации, относящейся к миру материальному. К тому же она была тщательно отфильтрована идеологическими институтами советского государства, взрослыми. Она была предельно рафинирована в угоду идеологии. Но в то же время среда эта априори (пора восторга открытий!) была комфортна, субъективно казалась бесконечной и контуры её границ угадывались разве что из наблюдений за коллизиями жизни родителей и взрослых…
Что же касается мира нематериального, мира фантазий и грёз, который, собственно и составляет сущность человека, то здесь ограничений извне практически не было. Доступ к литературе, а именно она лежала в основе образования моего поколения, развивал воображение, умение видеть невидимое, очаровывал свободой в противовес жёсткому распорядку жизни общества.
В этот период мои сверстники вырабатывали энергию, в основе которой лежали: дружба мушкетёров; самоотверженность и патриотизм молодогвардейцев; героизм самопожертвования во имя идеи революционеров и героев войны; романтика первопроходцев неизведанных просторов; жизнелюбие героев советского кино… Несмотря на столкновения, выяснения отношений (интуитивного узнавания, кто на какой стороне), в массе своей мы генерировали энергию любви к окружающему миру и к подобным себе.
Второе двадцатилетие нам, взрослеющим, уже входящим в общественную жизнь, против воли или охотно втягивающимся во взрослые игры, приоткрыло другие горизонты, иные отношения и тайны, вызывая желание горизонты эти достичь, а тайны непременно разгадать. Я определяю этот период как время осознания полярности мира и жизни, постижения закона единства и борьбы противоположностей, взаимоединства «ин» и «янь».
В этот период мы остро ощутили ограниченность открываемой нам информации и пытались восполнить этот недостаток, отчего любили группу «Битлз» и джаз, Высоцкого и бардов, поэзию и толстые журналы. Любили чтение между строк разрешаемого и скрупулёзное изучение попадавшего в руки запретного, софистику споров и демагогию деклараций.
Это был период неудовлетворённого любопытства, жажды познания истины (оттого и страна была самой читающей в мире). Благодаря этой жажде и запретам мы пропитывались культурой доступного бывшего, ушедшего в историю, пережитого другими, культурой предтеч, культурой всего человечества…
Мы читали много и жадно, тем самым развивая интуицию, стимулируя процесс познания. Я думаю, мы, как и другие поколения на этом возрастном этапе, постигали ёмкость времени и вкус свободы. Но наше отличие от сверстников на противостоящем Западе было в том, что мы делали это под идеологическим прессом. Отчего больше и лучше запоминали доступное. И выдавали в Космос мощный импульс стремления во что бы то ни стало познать истину, а также импульс свободолюбия, который в нас, принудительных атеистах, был сродни любви к Создателю, ибо человек, по сути, несвободен только от Бога.