Русский мир. Часть 1

Павловская Анна Валентиновна

В. О. Ключевский: «Однообразие – отличительная черта ее поверхности; одна форма господствует почти на всем ее протяжении: эта форма – равнина, волнообразная плоскость пространством около 90 тысяч квадратных миль (более 400 миллионов десятин), т. е. площадь, равняющаяся более чем девяти Франциям, и очень невысоко (вообще, саженей на 79–80) приподнятая над уровнем моря…

Теперь путник с Восточно-Европейской равнины, впервые проезжая по Западной Европе, поражается разнообразием видов, резкостью очертаний, к чему он не привык дома. Из Ломбардии, так напоминающей ему родину своим рельефом, он через несколько часов попадает в Швейцарию, где уже другая поверхность, совсем ему непривычная. Все, что он видит вокруг себя на Западе, настойчиво навязывает ему впечатление границы, предела, точной определенности, строгой отчетливости и ежеминутного, повсеместного присутствия человека с внушительными признаками его упорного и продолжительного труда. Внимание путника непрерывно занято, крайне возбуждено. Он припоминает однообразие родного тульского или орловского вида ранней весной: он видит ровные пустынные поля, которые как будто

горбятся на горизонте, подобно морю, с редкими перелесками и черной дорогой по окраине – и эта картина провожает его с севера на юг из губернии в губернию, точно одно и то же место движется вместе с ним сотни верст. Все отличается мягкостью, неуловимостью очертаний, нечувствительностью переходов, скромностью, даже робостью тонов и красок, все оставляет неопределенное, спокойно-неясное впечатление. Жилья не видно на обширных пространствах, никакого звука не слышно кругом – и наблюдателем овладевает жуткое чувство невозмутимого покоя, беспробудного сна и пустынности, одиночества, располагающее к беспредметному унылому раздумью без ясной, отчетливой мысли»⁶².

С. М. Соловьев: «Однообразие природных форм исключает областные привязанности, ведет народонаселение к однообразным занятиям; однообразность занятий производит однообразие в обычаях, нравах, верованиях; одинаковость нравов, обычаев и верований исключает враждебные столкновения; одинакие потребности указывают одинакие средства к их удовлетворению; и равнина, как бы ни была обширна, как бы ни было вначале разноплеменно ее население, рано или поздно станет областью одного государства: отсюда понятна обширность Русской государственной области, однообразие частей и крепкая связь между ними…

Наконец, природа страны имеет важное значение в истории по тому влиянию, какое оказывает она на характер народный. Природа роскошная, с лихвою вознаграждающая и слабый труд человека, усыпляет деятельность последнего, как телесную, так и умственную. Пробужденный раз вспышкою страсти, он может оказать чудеса, особенно в подвигах силы физической, но такое напряжение сил не бывает продолжительно. Природа, более скупая на свои дары, требующая постоянного и нелегкого труда со стороны человека, держит последнего всегда в возбужденном состоянии: его деятельность не порывиста, но постоянна; постоянно работает он умом, неуклонно стремится к своей цели; понятно, что народонаселение с таким характером в высшей степени способно положить среди себя крепкие основы государственного быта, подчинить своему влиянию племена с характером противоположным. С другой стороны, роскошная, щедрая природа, богатая растительность, приятный климат развивают в народе чувство красоты, стремление к искусствам, поэзии, к общественным увеселениям, что могущественно действует на отношения двух полов: в народе, в котором развито чувство красоты, господствует стремление к искусству, общественным увеселениям, – в таком народе женщина не может быть исключена из сообщества мужчин. Но среди природы относительно небогатой, однообразной и потому невеселой, в климате, относительно суровом, среди народа, постоянно деятельного, занятого, практического, чувство изящного не может развиваться с успехом; при таких обстоятельствах характер народа является более суровым, склонным более к полезному, чем к приятному; стремление к искусству, к украшению жизни слабее, общественные удовольствия материальнее, а все это вместе, без других посторонних влияний, действует на исключение женщины из общества мужчин, что, разумеется, в свою очередь приводит еще к большей суровости нравов»⁶³.

Даже Сибирь, расположенная за Уральским хребтом, в Азии, внешне не так сильно отличается от остальной России, как это принято считать. Начать с того, что разделение на Европу и Азию условно. Евразия единственный из шести мировых материков (или континентов), который делится на две части света: Европу и Азию. Подобного рода деления всегда были крайне относительны и менялись в разные исторические эпохи. Континент един и делится на две части достаточно невнятно.

Известный русский социолог и историк Н. Я. Данилевский в своем знаменитом труде «Россия и Европа» обратил внимание на эту условность границ между двумя частями света еще в XIX в. Об уральских горах он писал: «Хребет этот по вышине своей – один из ничтожнейших, по переходимости – один из удобнейших; в средней его части, около Екатеринбурга, переваливают через него, как через знаменитую Алаунскую плоскую возвышенность и Валдайские горы, спрашивая у ямщика: да где же, братец, горы? Если Урал отделяет две части света, то что же отделять после того Альпам, Кавказу или Гималаю? Ежели Урал обращает Европу в часть света, то почему же не считать за часть света Индию? Ведь и она с двух сторон окружена морем, а с третьей горами – не Уралу чета; да и всяких физических отличий (от сопредельной части Азии) в Индии гораздо больше, чем в Европе. Но хребет Уральский, по крайней мере, – нечто; далее же честь служить границей двух миров падает на реку Урал, которая уже совершенное ничто. Узенькая речка, при устье в четверть Невы шириной, с совершенно одинаковыми по ту и по другую сторону берегами. Особенно известно за ней только то, что она очень рыбна, но трудно понять, что общего в рыбности с честью разграничивать две части света»⁶⁴.

Даже перевалив через эту условную границу и оказавшись в Азии, в Сибири, путешественник по-прежнему оказывался в знакомом ему мире. А. П. Чехов, описывая свое путешествие по Сибири (он ехал на остров Сахалин), обращал на это внимание своих читателей: «Если пейзаж в дороге для вас не последнее дело, то, едучи из России в Сибирь, вы проскучаете от Урала вплоть до самого Енисея. Холодная

равнина, кривые березки, лужицы, кое-где озера, снег в мае да пустынные, унылые берега притоков Оби – вот и всё, что удается памяти сохранить от первых двух тысяч верст. Природа же, которую боготворят инородцы, уважают наши беглые и которая со временем будет служить неисчерпаемым золотым прииском для сибирских поэтов, природа оригинальная, величавая и прекрасная начинается только с Енисея». Но и здесь она оказывается знакомой и различие тоже в основном психологическое, ты знаешь, что кругом бескрайняя тайга и это рознит ее с привычным среднерусским лесом. «Скоро после Енисея начинается знаменитая тайга, – продолжает Чехов. – О ней много говорили и писали, а потому от нее ждешь не того, что она может дать. Вначале как будто немного разочаровываешься. По обе стороны дороги непрерывно тянутся обыкновенные леса из сосны, лиственницы, ели и березы. Нет ни деревьев в пять охватов, ни верхушек, при взгляде на которые кружится голова; деревья нисколько не крупнее тех, которые растут в московских Сокольниках. Сила и очарование тайги не в деревьях-гигантах и не в гробовой тишине, а в том, что разве одни только перелетные птицы знают, где она кончается. В первые сутки не обращаешь на нее внимания; во вторые и в третьи удивляешься, а в четвертые и пятые переживаешь такое настроение, как будто никогда не выберешься из этого зеленого чудовища. Взберешься на высокий холм, покрытый лесом, глянешь вперед на восток, по направлению дороги, и видишь внизу лес, дальше холм, кудрявый от леса, за ним другой холм, такой же кудрявый, за ним третий, и так без конца; через сутки опять взглянешь с холма вперед – и опять та же картина…»⁶⁵

Другой великий русский писатель И. А. Гончаров описание Якутска прерывал мысленным возражением: «Да это и в Петербурге все есть, – скажет читатель, – и широкая река, снегу – вдоволь, сосен – сколько хочешь, церквей тоже у нас здесь не мало. А если заглянуть на Петербургскую или Выборгскую стороны, то, пожалуй, найдешь что-нибудь похожее и на юрты. О гордости и говорить уж нечего! Для полноты картины не хватает в Петербурге якутских морозов, а в Якутске – петербургских оттепелей»⁶⁶. Безусловно, якутские зимы дольше и холоднее петербургских, с этим трудно поспорить. И это тоже создает многообразие России, не нарушая ее единства.

Конечно, сибирская природа прекрасна и величественна. Но не стоит преувеличивать ее отличие от среднерусской. Может быть, именно благодаря этому сходству Сибирь стала родной для русских, переселявшихся в нее, да и для всей России в целом. Популярная городская столичная песня начала XX в. «Чубчик» утверждала: «Но я Сибири, Сибири не боюся, / Сибирь ведь тоже – русская земля».

Унификация и единство страны – давняя традиция. Она имеет гораздо более глубокие корни, чем советский строй, которому ее часто приписывают. Советское государство просто переняло ее, как и многое другое, от того, старого, с которым оно так активно боролось.

Огромную роль сыграли особенности заселения территорий России. Именно в них, а не столько в географическом факторе в значительной мере заложены основы культурно-бытового единства страны. Ключевский писал о том, что история России есть история страны, которая колонизируется, подчеркивая таким образом важность этого процесса.

Освоение новых земель шло в России своим путем, не похожим на колонизационные процессы в других странах. Начать с того, что территории, примыкающие к историческим ядрам европейских государств, были заселены в глубокой древности. Тогда же были определены и границы. Споры и завоевания вокруг границ не прекращались, приграничные территории отходили то в одну, то в другую сторону, достаточно вспомнить, например, Эльзас и Лотарингию, раздираемые между Францией и Германией. Некоторые, подобно Великобритании, засели на изолированной территории и расширяться там, на месте, им уже было некуда (что не спасало, как в случае с теми же составными частями Великобритании, от внутренних дележек). В Европе с древнейших времен колонизировать уже было нечего, можно было только завоевывать.

Колонизация для европейских стран – это продвижение на другие континенты и освоение земель, никак не связанных с родной. Местное население можно было или покорить, поставить себе на службу, или вырезать, или, в лучшем и редком случае, игнорировать. Россию часто сравнивают с Соединенными Штатами, где процесс колонизации шел на своем континенте. Однако понятие «свой» – очень недавнее, покорители Дикого Запада все равно оставались пришлыми людьми из Европы, хотя они и сделали Америку своим домом. Их взаимоотношения с коренным населением строились по одному принципу – убрать то, что мешает. Печальная судьба американских индейцев хорошо известна: они были почти полностью истреблены.

Русские поселенцы продвигались по территориям, которые считали своими, они двигались на север, юг и, главное, восток, удаляясь от центра, но никогда не отрываясь от него. В любую точку страны можно было пройти по суше, не пересекая границ других государств. Это придавало целостность и единство расползавшемуся русскому государству. Речь шла не о создании далекой колонии или завоевании для себя чужого континента, а о расширении границ своего государства. В этих условиях коренные народы также включались в состав государства как составная часть его населения. Для русских переселенцев они становились в этом случае соседями. Конечно, в ходе русской истории было разное – и сопротивление местных жителей, и военные действия против них, и суровые конфликты между старыми и новыми жителями. Идиллии здесь не было, как не бывает постоянной идиллии и в отношениях между соседями, все люди разные, и это неизбежно рождает ссоры. Но общее отношение было именно такое – добрососедское, а не захватническое. В тех случаях, когда конфликтов можно было избежать, именно так и старались делать.