Русский мир. Часть 2

Павловская Анна Валентиновна

Программа обучения наследника была закончена к весне 1837 г. Для завершения образования оставалось только совершить два путешествия: одно – по России, а другое – в Европу, что и было сделано. С мая по декабрь 1837 г. состоялась поездка по различным регионам России, Жуковский назвал это «всенародным обручением наследника с Россией», посетили 29 губерний Европейской России, Северный Кавказ, Закавказье, Крым, Западную Сибирь. С мая 1838 до июня 1839 г. длилось европейское путешествие, включавшее основные страны, за исключением Франции. Подобного рода схема считалась идеальной: начальное обучение в классе, затем знакомство с реальной жизнью своей страны, наконец, заграничное путешествие. Результатом этой последней поездки, кстати, стала женитьба наследника на немецкой принцессе, завершившая процесс взросления и обучения.

Домашнее обучение, длительное время преобладавшее на ранних этапах истории российского образования, сохраняло свое значение до начала XX в., прежде всего как начальный этап, а также

как главный вид обучения девочек. Его преимущества очевидны: индивидуальный подход к ребенку, сохранение семейной атмосферы, контроль родителей за нравственным воспитанием. Вместе с тем оно таило в себе и определенные опасности: родители далеко не всегда могли обеспечить должный образовательный уровень, программы нередко оставались ограниченными и неполными, они не могли конкурировать с тщательно разработанными, часто на высоком государственном уровне, программами учебных заведений. Хорошее домашнее образование требовало значительных материальных средств, высокого уровня образования у самих родителей, постоянного контроля и внимания с их стороны. Наиболее предпочтительным длительное время считалось сочетание домашнего обучения с последующим казенным.

Одним из распространенных способов получения образования вне дома была учеба за границей. В первой половине XVIII в. это был, пожалуй, один из самых результативных способов. Хорошо известны случаи отправки дворянских детей за знаниями в Европу. Однако в этот период и богатые купцы посылали своих сыновей учиться в разные страны, что видно, например, из просьбы архангельского купца Никиты Крылова, который «сына своего Петра послал за море для обучения иностранным языкам и лучшему в Европе обхождению и знанию, где он провел несколько лет, выучил голландский язык в совершенстве и в строении кораблей». За это он просил освободить себя и его «от всяких служб»¹⁰³, что и было разрешено ему Сенатом. Впоследствии с развитием системы общеобразовательных школ в России за границей обучали своих детей чаще всего дипломаты, люди, подолгу жившие вне России, или те, кто обладал значительными средствами и считал российскую систему недостаточно совершенной.

Обучение за границей, особенно на этапе начального и среднего образования, подвергалось наибольшей критике в России. Княгиня Е. Р. Дашкова, директор Петербургской академии наук, президент Российской академии, женщина высокообразованная, долгие годы прожившая в Европе, в 1783 г. писала: «Путешествие же по чужим государствам невежде, не приуготовленному к тому воспитанием и не имеющему в сердце своем вкоренной к отечеству и родителям любви, только к пагубе послужить удобно»¹⁰⁴.

Особый вред, по мнению противников европейского обучения россиян, наносило оно по нравственности, неокрепшему юношескому сознанию, сводя на нет воспитательную функцию образования. Мнение о вредном воздействии европейской жизни на моральный облик человека было широко распространено в обществе. Ф. П. Толстой в своих воспоминаниях описывает встречу с «жертвой» подобной системы обучения. Приведем полностью его горестный рассказ. Князь Егор Алексеевич Голицын, которого он встретил в полку, «был услан по тогдашней моде знатных богатых фамилий воспитываться в Париж по двенадцатому году с гувернером, разумеется французом, которому в полное распоряжение был отдан 12-летний князь Голицын для морального и научного образования русского князя. Этот мерзавец, как и большая часть того времени гувернеров, дозволял мальчику, не достигнувшему юношеского возраста, посещать все увеселительные места, которыми наполнен Париж, и пользоваться всеми слишком ранними для такого молодого мальчика, каким был Голицын, забавами и наслаждениями. Зато и возвратился он в Петербург, окончив свое парижское воспитание, совершенно уже отжившим юношею, не умевшим ценить и уважать достоинств ни женщин, ни мужчин, ничего не любивший, всем скучавший, не будучи ничему научен его гувернером, кроме французского языка и манерам, и приема большого круга; вся его образованность и научность состояла в том, что он знал все любовные проделки и интриги королевы, придворных и всего знатного дворянства при способности во всяком отыскивать какую-нибудь смешную сторону и, увеличивая ее, ловко насмехаться над всеми». Голицын умер в возрасте 24 лет, по мнению Толстого, «от истощения физических и моральных сил». Его заключительный вердикт, вынесенный на смерть молодого человека, – «погиб от модного воспитания»¹⁰⁵.

Интересно, что схожие проблемы волновали и другие государства. Так, европейское путешествие (в данном случае речь идет о континентальной Европе) с целью приобретения знаний было в том же XVIII в. неотъемлемой составляющей образования английского джентльмена. Путешествие в Европу, как правило, совершалось в юном возрасте (16–18 лет) после окончания учебного заведения в родной Англии в сопровождении наставника, игравшего важнейшую воспитательную роль. Он должен был не только обучать всему, что знал сам, прежде всего языкам, истории, географии, искусствам, но и быть своего рода гидом по разным странам, а главное, следить за морально-нравственным

обликом своего подопечного, оберегать его от соблазнов чужих стран. Большое турне считалось необходимым для завершения образования молодого человека, причем образования в широком смысле – не только ума, но и души. Помимо приобретения определенных знаний, круг которых представлялся довольно расплывчатым и туманным, путешествие предполагало развитие вкуса, улучшение манер, усовершенствование навыков общения. Англичане считали путешествие лучшим способом борьбы с хорошо известными им собственными национальными недостатками: предубеждением против всего чужеземного, отсутствием интереса к иностранным языкам и нравам, национальной замкнутостью, узостью мировосприятия. Словом, в подобном путешествии воспитание ставилось гораздо выше образования.

Как и русское общество, англичан не переставали мучить сомнения в полезности европейского путешествия для английской молодежи. В основном высказывались опасения следующего порядка: «Считается, что с помощью раннего заграничного образования можно избежать нелепых английских предрассудков. Может быть, это и правда; но формируются другие предрассудки, не менее нелепые, но гораздо более пагубные»¹⁰⁶. Далеко не все те, кого родители отправляли «за умом» в Европу, прилежно и рьяно учились. Чужая среда, отсутствие строгого контроля, неплохие финансовые средства, отпускавшиеся на учебу, позволяли пожить в свое удовольствие. Об этом свидетельствовали и европейцы, сталкивающиеся с английскими путешественниками. Так, один француз писал в 1785 г. о поведении англичан во Франции: «Из ста человек не больше двух стремятся к образованию. Покрывать большие расстояния на земле или на воде, пить пунш или чай в гостиницах, говорить плохо обо всех остальных нациях и без устали кичиться своей собственной, вот что толпа англичан называет путешествием»¹⁰⁷.

Для американцев Европа стала местом массового паломничества во второй половине XIX в. Как и веком раньше для россиян, она превратилась для них в место, где знания можно получить легко, дешево и без особых усилий. В нашумевшей в свое время статье «Европейское турне», опубликованной в самом начале XX в., автор призывает американцев ехать в Европу, главным образом за «легким» образованием: «Допуская, что Америка является самой прекрасной страной для того, чтобы в ней родиться, я все-таки настаиваю на том, что Европа – самое прекрасное место, где можно получить образование за один год. <…> Я имею в виду год путешествия, удовольствия, наблюдения; год свободного использования своих легких и ног; год приятных поездок по прекрасным странам и прекрасным городам. Самое лучшее знание – это то знание, которое мы получаем, даже не догадываясь об этом. <…> Ничто не делает впечатления такими яркими, как удовольствия. Предположим, что вы отец, который думает о том, чтобы послать своего сына в колледж. Зачем в колледж? <…> Узнает ли он больше о том, что в конечном счете окажется ему полезным в жизни, проведя три года за изучением мертвых языков или путешествуя от года до 18 месяцев по Европе… наблюдая жизнь и живых людей»¹⁰⁸. Так быстро и без особых усилий мог американец получить нужные ему знания, сводившиеся в реальной жизни все к тем же европейским манерам, навыкам и некоторому поверхностному владению иностранным языком.

Отношение американского общества, как русского и английского, к европейскому буму было также неоднозначным. Предостережения против чрезмерного увлечения Европой раздавались и в более ранние периоды. Так, еще Т. Джефферсон в частном письме отписал 15 октября 1785 г.: «Мне кажется, что американец, отправляющийся в Европу за образованием, теряет знания, мораль, здоровье, привычки и счастливое состояние души». Американец, по мнению Джефферсона, не может долго прожить в Европе, не утратив в какой-то мере особенности национального характера¹⁰⁹.

Как и во времена Джефферсона, во второй половине XIX в. Европа расценивалась как фактор, отрицательно влияющий на мораль и нравственный дух американского общества. Чистая «невинность» Америки, по мнению противников европейского путешествия, могла быть сохранена только при условии пребывания на родной почве, европейская среда оказывала на нее губительное воздействие. Один из персонажей известного романа И. Д. Хауэллса «Возвышение Сайласа Лафэма» (1885) следующим образом отзывался о европейском путешествии: «Я всегда говорил, что бостонец никогда не должен покидать Бостон. Тогда он знает – и только тогда, – что нет никаких других норм, кроме наших. Но мы постоянно уезжаем и приезжаем назад с убеждениями, пошатнувшимися до самого основания. Один едет в Англию и возвращается с идеей, что где-то есть более грандиозная общественная жизнь, чем наша; другой приезжает домой из Германии, убедившись в существовании более развитой и пытливой интеллектуальной деятельности; вернувшийся из Парижа имеет самые абсурдные идеи об искусстве и литературе. <…> Это надо остановить – действительно надо. Бостонец, покинувший Бостон, должен быть приговорен к пожизненному изгнанию»¹¹⁰.