Русский Моцартеум
Шрифт:
Эрика замялась. Я насмешливо скривил рот. Эрика заметила и решительно отодвинула конверт и махнула на прощание.
– Пока!
Я проводил ее взглядом.
Эрика легким пружинистым шагом подошла к своему небольшому «пежо», отомкнула дверцу и забралась внутрь. Газанула она слишком резко – взвизгнула резина о бетон, поднялись легкие струйки дыма.
XIII. Владек Функе – поздний переселенец
per fas et nefas [32]
32
Правдами
Вернувшись в гостиницу, я сбросил мокрую от пота рубашку прямо на ковер, облачился в тяжелый махровый халат и прошагал по кругу – от двери к окну и обратно. Гансвурст, то есть я, просто тащился от роскоши – в его понимании, конечно. И усталость, замешанная на потрясениях ночи, и вынужденная бессонница – все это навалилось тяжелым молохом. Эта пытка исключения сна требовала одного – сна…
Я не видел смысла в том, чтобы сидеть у телефона, дожидаясь звонка, как угловатая девственница с прыщами на лице, мечтающая о первом свидании с тощим поклонником. Если зазвонит телефон, я его услышу.
Забравшись в постель, я мгновенно уснул и увидел во сне большую симпатичную крысу, она была мягкая, будто плюшевая, и ластилась, как верная собака. Но когда я раскурил кубинскую сигару и предложил ей затянуться, крыса поднялась на задние лапы, отстранилась от подношения и сказала голосом диснеевского утенка Дака: «Ганс, не делай этого, ты меня обижаешь!..»
Противно зазвонил телефон.
Я привстал, взглянул на циферблат наручных часов – прошло полтора часа, как я провалился в сон.
Звонок настырно повторился. Я снял трубку.
– Да, я слушаю.
– Ганс, я тебя не оторвала от дела? – послышался знакомый девичий голос.
Странно, подумалось мне, я рассчитывал услышать иной тембр, иного человека.
– Да, я слушаю, – автоматически проговорил я.
– Это опять я, Эрика. Эрика Шнайдер.
– Да, – тупо повторил я.
– Я… Я внизу в вестибюле. Могу я подняться?
– Попытайся, – отшутился я. – Если, конечно, доберешься, дверь будет открыта; так что прошу ее не выламывать – только повернешь ручку, и она сама распахнется.
Положив трубку, я отомкнул дверь, сгреб в охапку брошенную на полу одежду, закинул ее в ванную, причесался, нацепил на ноги тапочки и запахнулся в роскошный халат. Сансаныч, по-моему, из кожи вон лез, чтобы представить меня, как Гансвурста: разряженного в пух и прах кретина. Впрочем, я был спокоен и не волновался.
Пару раз по определенным заданиям мне пришлось носить нацистский мундир, горланить заводной шлягер «Хорст Вессель», печальную «Лили Марлен» и разухабистую «Эрику», а также крыть евреев, негров и даже русских на чем свет стоит. По сравнению с этими проектами
Снаружи послышался цокот каблучков, и я повернулся лицом к двери. Эрика проскользнула в комнату, плотно прикрыла за собой дверь и остановилась, привалившись спиной к косяку. Она пыталась отдышаться. Смотреть на нее, запыхавшуюся, раскрасневшуюся и прижимавшую к груди маленькую черную сумочку было любо-дорого. Сумочка мне сразу бросилась в глаза. Похоже, ее что-то распирало.
– В чем дело? – прогудел я. Потом, присмотревшись и увидев слезы, я вскинул голову: – Что с тобой случилось?
Она отмахнулась от меня, как от назойливой осенней мухи.
– Не плачь, фройляйн! – ободряюще ухмыльнулся я. – Кто обидел мою детку?
Эрика с сожалением посмотрела на меня и шмыгнула носом.
– Вот, – заявила она, вытаскивая конверт из сумки. – Забирайте. Это ваше!
Я взял конверт и осторожно раскрыл. Там лежали деньги – вторая половина от обещанной суммы.
– Смелее! – мотнула головой Эрика. – Прячьте в свой кошелек. Это вторая половина ваших грязных денег. Берите и уезжайте. Уезжайте с моих глаз долой. Подальше. Я бы с удовольствием послала вас к дьяволу, но мне его жалко – вы погубите даже дьявола.
Она громко всхлипнула.
Тут снова зазвонил телефон. Я взял трубку. Грудной женский голос заговорил:
– Это герр Фрейд? Я звоню, как мы…
– Я занят, – оборвал я звонившую – это опять был условленный звонок. – Перезвоните через полчаса.
– Понятно…
Я повесил трубку.
Этот звонок означал, что я все-таки чего-то добился. Разумеется, я бы дорого дал, чтобы узнать – чего именно? Повернувшись к Эрике, я вынул из кармана чистый носовой платок и вложил в ее руку.
– Высморкайся и расскажи папочке Гансвурсту обо всех своих горестях.
Эрика брезгливо посмотрела на мой платок и швырнула его на пол; затем по-детски несколько раз провела под носом тыльной стороной ладони. Словно надеялась шокировать меня этой выходкой.
– Хорошо, – сказал я, – раз ты брезгуешь моим платком, выпей что-нибудь – только не говори, что не прикоснешься к моему гнусному шнапсу. И вообще, хватит на сегодня эмоций. Я понял твое поведение: ты меня больше не любишь.
– Да я ненавижу вас! Не знаю, как я могла просить вас шпионить за… за…
– Прекрати! – рявкнул я. Упрятав в карман конверт с деньгами, я сказал ей: – Иди в ванную и умой личико, а то краска потекла. Посмотрись в зеркало, возможно, поправишь что-нибудь на своей чудесной мордашке и кое-что в одежде.
– Я не потерплю…
– Ступай. – Я развернул ее за плечи и шлепнул по хорошенькому задику.
Эрика негодующе передернула плечами.
– Не смейте ко мне прикасаться!
– Не волнуйся, я не заразный.
Она обожгла меня взглядом.
– Если бы не вы, я бы ни за что…