Русский Моцартеум
Шрифт:
Сансаныч поднял глаза.
– У нас тоже есть принципы, есть честь, и мы просто не имеем права смотреть сквозь пальцы, когда кто-то нарушает наши планы, а тем более, когда убивают наших людей. Вот почему я попросил, чтобы эту операцию поручили нам. – Сансаныч криво усмехнулся. – По-видимому, существуют политические соображения, которые делают эту твою миссию в определенных сферах не самой желанной. Ты должен иметь это в виду, Рудольф.
– Да, шеф, – сказал я. – Значит, главная цель состоит в том, чтобы еще раз доказать всем, а главное, нам самим, что мы не сдаем своих друзей, а чужаков просто учим уму-разуму – пусть в следующий раз не зарываются, а лучше смотрят в святцы, на кого они замахнулись мечом.
– Ты
Мы оба замолчали. Я тоже уперся взглядом в окно – на хмурое низкое небо, серые здания кругом и пролетающие по шоссе лакированные машины, нервно выскакивающие из одной пробки, чтобы вновь через какие-то пять-десять минут застрять в другой. И подумал, что там люди на улице открыто трудятся на благо государства, встречаются, любят, а после работы идут в театр, в гости другу к другу, просиживают в клубе, не скрываясь от репортеров. И мне на какой-то миг стало до обидного жаль, что нам никогда не суждено жить и работать в таких условиях. Но это была секундная вспышка, как зарница на небе, которая тут же стерлась в памяти.
А вслух я сказал:
– Да, шеф. Значит, мы попытаемся скоординировать действия наших друзей в новых условиях и посмотрим, что из этого получится. А почему вы считаете, что эти другие силы будут спокойно наблюдать за всеми 36 нашими манипуляциями?
– А уж в этом ты их должен убедить, Рудольф, – ответил Сансаныч. – Не забывай: они сами хотят в это поверить. Не так уж часто мы идем в «открытую», ва-банк, когда три живых сотрудника некогда враждебных стран теперь будут трудиться бок о бок, и более того: вы должны потолкаться друг с дружкой, побеседовать про то, про это. Процесс длительный, рассчитанный на годы. Понятно, что там, за океаном, хотели бы знать о бывших врагах побольше. А тут еще эти наши вольнолюбцы без конца твердят, что в свободном демократическом обществе не может быть организаций, подобных нашей; что мы просто отрыжка тоталитарного режима, и о нас, если кто печется, то лишь оппозиция, чтобы свалить на контору все скопом: провалы агентов в резидентурах и вспышки шпиономании. Поэтому «радетели» России мечтают придать огласке списки именно тех агентов, кто искренне помогал нам в период СССР. Так что тебе нужно будет держать ухо не востро, а обоюдоостро. Ты для них, в свою очередь, наживка.
Я кивнул.
Сансаныч выдержал паузу, затем посмотрел мне в глаза и негромко сказал:
– К сожалению, мне пришлось внести коррективы в первоначальный план. Мы получили новые сведения. – Он придвинул к себе лист бумаги и, взяв шариковую ручку, что-то написал. Потом отложил ручку, перевернул бумагу и передал ее через стол мне. – Знаешь, что означает это слово, Рудольф?
Я взглянул на бумагу. На ней печатными буквами было выведено «Соня Шерманн». Я выпрямился и уставился широко открытыми глазами на шефа.
– Загадка за семью печатями.
Сансаныч скомкал лист бумаги и поджег его в пепельнице, подождал, пока он сгорит до конца, и аккуратно растер пепел.
– Дело в том, что возможен любой исход операции. И запасной аэродром тебе не повредит.
– Естественно.
– Это очень большая тайна, – серьезным тоном произнес Сансаныч. – Кто его знает, как пойдут отношения между нами и американцами. И еще: пресловутый византийский фактор. У нас в конторе как с погодой: все может быть…
– Понимаю, – произнес я.
– С другой стороны, пока американцам известно меньше, чем они хотели бы знать.
– Да, шеф, так и должно быть.
– Пока наверху царствует эйфория: все кругом друзья, а враги то ли испарились, то ли перебазировались на другие планеты, преимущество у них резко возросло. – Сансаныч посмотрел на меня так, как смотрит строгий
Я пожал плечами.
– Думаю, это межконтинентальные баллистические ракеты, шеф.
– Вот ты и не прав. У тех же межконтинентальных ядерных ракет есть крупный недостаток – их пускают с установок постоянного базирования, которые может засечь вражеская разведка. И все равно: американцам нужно принять целый комплекс контрмер. Какое же асимметричное оружие имеется у нас, у русских?
– Не возьму в толк, – пожал я плечами и спросил: – Может, наше разгильдяйство или неадекватность?
– Пожалуй, ты угадал, самое опасное для них оружие – наша русская непредсказуемость. Иными словами, то, что они не в состоянии нейтрализовать, поскольку этого не видно. Как-то мне рассказывал один американский умник: «Мы постоянно спотыкаемся о ваш чисто „русский феномен“. Так посмотришь, вы такие же – волосы светлые, глаза голубые, а станешь общаться или, не дай Бог, иметь серьезные дела… Что с вами ни затеешь – ничего не получится. Как будто вы инопланетяне. Вот негры – черные, китайцы – желтые, индейцы – красные, – здесь все ясно как день. А вы – другие! Но встречают-то по одежке, то бишь по облику. Так взяли бы и покрасились, к примеру, в зелёный цвет, чтобы нам сразу понятно было: а! это же русские!..»
– В этом что-то есть, шеф.
– Вот почему противник бессилен и при удобном случае сваливает свои поражения на полях сражений на войну без «цивильных» правил, на безжалостного «генерала Мороза», я уж молчу про «штабели» трупов на тех же Зееловских высотах под Берлином, которыми маршал Жуков якобы «вымостил» себе Победу и еt cetera! – Сансаныч замолчал, потом встал и, подойдя к окну, долго высматривал там что-то.
Вернувшись на свое место, он сел. Сложив вместе кончики пальцев, уставился на свои руки.
– Мы не знаем, – сказал он, – планов нашего верховного руководства и, скажем так, нашей внутренней оппозиции. Не знаем, насколько они готовы рисковать: подставляться самим или подставлять нас.
– Понятно. – Я задумчиво сдвинул брови. – Могут подстроить любую помеху или каверзу?
– Вот именно, – кивнул Сансаныч.
Эти московские штучки с подковерными интригами не по мне.
– Подробности нас сейчас не интересуют, как и то, будут ли они действовать нагло, как традиционные янки, или пойдут на мягкий «демократический» вариант. Я имею в виду Мишу-Маркуса. Сам знаешь, его могут заставить выложить все, что ему известно. Современные психологические методы и психотропные средства развяжут язык кому угодно. Вот этого нельзя допустить ни в коем случае. Вот почему нам – а конкретно тебе! – нужно прибегнуть к своеобразной игре, навязанной американцами. Я верю в Вольфа больше, чем в святость Папы Римского. Если нам повезет и наш тандем сыграет как надо и по навязанным нами нотам, тогда наши шансы на успех стремительно возрастут. Но мы должны быть первыми в любом случае.
IV. Страсти и хобби
Et cetera… [6]
И вот я в Берлине. Вольфганг Риттер собственной персоной. По прилету в аэропорт Шёнефельд я добрался до Берлина и позвонил из «автомата» Маркусу. Трубку сняла Андреа, его жена, и передала мужу, что с ним хотел бы поговорить один знакомый. Мы с Маркусом соприкасались по работе нечасто, он сразу узнал меня по голосу.
– О-о! Это вы! – воскликнул Вольф, для которого тембр моего голоса был своеобразным паролем: он утверждал, что меня нельзя спутать ни с кем.
6
И так далее (лат.)