Русский рай
Шрифт:
– Бог не выдаст – свинья не съест!
Ночью, при свете жировика, он выстирал рубаху и портки, почистил сапоги, промыл волосы морской водой, к утру одежда высохла. Едва склянки отбили полдень, Сысой выбрал три лучшие бобровые шкуры, сложил их в кожаный мешок и в сопровождении штурмана отправился на лодке к берегу, потрясавшему причудливыми запахами, звуками и видом пышной зелени. Ступив на сушу, он был удивлен пуще прежнего: ананасы, бананы, апельсины, лимоны росли повсюду как сорная трава, под деревьями валялись сытые свиньи, обожравшиеся упавшими фруктами. Полуголые жители, которые встречались на пути во дворец, были веселы и приветливы, почтительно разглядывали гостя
«Нерусский рай! Чужая Ирия!» – Восторженно озирался Сысой, глаза его искали и не находили ни одного изнуренного лица.
Дворец короля оказался большим домом из сандалового дерева, которое привозили на Ситху американские и английские торговцы. У ворот, в тени, дремали два босоногих, темнокожих охранника. На одном была измятая шелковая рубаха, на другом серый камзол. Увидев приближавшихся людей, они встали с недовольными лицами. Вид их показался Сысою свирепым, но это длилось один миг. Оставив без внимания штурмана, охранники уставились на бороду пришельца, стали громко и добродушно хохотать.
Король принял гостей, сидя в кресле. Им оказался смуглый мужчина со смышленым лицом. Он был высокого роста и крепкого телосложения, голова обрита с двух сторон, так, что ото лба к затылку тянулся гребень густых, черных волос. Одет король был слишком просто для своего сана: серые брюки, штиблеты, белая рубаха с шейным платком, поверх нее серый камзол без всяких украшений.
Сысой по привычке скользнул взглядом по стенам, не нашел образов и, не крестясь, поклонился. Штурман за его плечом поздоровался по-английски, и король отозвался на том же языке. Голос его был мягким и несообразно тонким для крупного тела. За королевским креслом стоял загорелый, но белолицый толмач в камчатой рубахе и полотняных штанах.
Штурман залопотал, объясняя, откуда прибыл Сысой с командой промысловиков. Король через толмача, а тот через штурмана, вспомнил о русских кораблях и людях, которые ему понравились, сказал, что слышал от бостонцев про правителя Баранова. Сысой развязал мешок, вынул бобровые шкуры, потряс ими, расправляя мех, с поклоном передал королю и по его лицу понял, что дары приняты благосклонно. Выговаривать его имя «Камеа-меа» или «Тамео-меа» Сысою было трудновато, боясь неправильно промявкать и тем обидеть хозяина острова, он стал обращаться к нему английским словом «кинг». Король усадил его со штурманом против себя, стал расспрашивать о землях и народах севера. Из-за того, что общались они через двух толмачей, разговор тянулся долго, но был проще, чем с каким-нибудь заносчивым тлинкитским тойоном.
Король желал иметь дружеские отношения с русскими колониями, предлагал наладить прямую торговлю: фруктами, сладким картофелем, сахарным тростником. Всего этого на его острове было в изобилии, а так же мяса диких и домашних животных. Король называл правителя Русских колоний братом и обещал приготовить ему ответные дары.
Сысой возвращался на шхуну очень довольный встречей, полезным разговором и проведенным днем, а остров Гавайя продолжал удивлять неприхотливого северянина. Здешние люди не знали голода, свинина ничуть не пахла рыбой. Свиное мясо, раскормленное фруктами, не походило и на то, которое он ел даже в молодости в родном доме. Побывав на рынке, Сысой удивился, как дешевы местные продукты: на бобровую шкуру здесь можно было скупить едва ли не все, что выставлено.
Американцы и англичане с удобством обосновались на этом острове. В большинстве они занимались посреднической торговлей между владениями Тамео, Ситхой и закрытым для русских купцов портом Кантон, при этом имели прибыли, которые трудно было представить компанейским служащим. А тем за свой годовой пай мехов можно было безбедно прожить здесь всю жизнь.
Когда он кое-как сказал об этом штурману, тот весело рассмеялся и поправил:
– Если не отберут, может быть, и проживешь!
На другой день один из охранников, стоявший у ворот дворца, привез на шлюпке дары короля правителю Русских колоний: шишак и плащ из разноцветных перьев, а Сысою много фруктов и хлебных плодов. У передовщика и алеутов было ощущение, что они попали в рай, но чтобы успеть вернуться на Ситху до зимних штормов, пора было ложиться на обратный курс. Сысой перекрестил шхуну, дав ей в пособники отзывчивого на помощь странствующим морякам святого угодника и чудотворца Николу, грузил ее хлебом, солониной, непортящимися фруктами до тех пор пока штурман, свешиваясь за борт и высматривая осадку, не замахал руками.
– Стоп! Стоп!
Алеуты все дольше задерживались на берегу, Сысой начал опасался, что они, бродившие по острову с разинутыми ртами, разбегутся, желая остаться среди местного изобилия и всеобщей веселой лености. Эскимоски пользовались у здешних мужиков таким вниманием, что на суше всегда были окружены толпами восторженных поклонников. Сысой отпускал их на берег только с мужьями, хотя был риск, что они сбегут вместе, но этого не случилось: к ночи все вернулись на судно. Передовщик хотел посоветоваться со штурманом о времени выхода в море, но того не оказалось на шхуне.
Ночь становилась все темней. Над черной водой показался яркий как огонь краешек луны и выстелил по морю узкую желтую тропу. Потом поднялась огромная луна, стало светло. Мачты судов бросали на черную воду длинные тени. На берегу веселей заколотили в бубен и запели. Прислушиваясь к доносившимся звукам, стали плясать полуголые алеуты. Ночь была тепла, их потные тела лоснились и блестели в лунном свете. Мельтешили ночные птицы и бабочки. Из-за борта шхуны бесшумно показалась мокрая голова, затем через фальшборт перевалился незнакомый человек, под ним тут же натекла лужа. Ноги ночного гостя были босы, лицо выбрито. В первый миг Сысой подумал, что вернулся загулявший штурман и поднес фонарь к его лицу. Судя по одежде, с которой ручьями стекала вода, это был матрос с американского или английского судна.
«Сэйф ми!» – попросил он, со свистом вдыхая и выдыхая из себя воздух. Сысой не успел поговорить с ним, как в борт гулко ткнулась шлюпка. Передовщик окинул гостя оценивающим взглядом, в голове мелькнула мысль, что умелый матрос не помешал бы в управлении шхуной. Мокрый беглец на четвереньках метнулся на бак и укрылся. На борт шхуны поднялся штурман. Сысой с облегчением вздохнул. Но американец объявил, что получил более выгодное предложение от знакомого капитана и вернулся, чтобы забрать свои вещи. Сысой от неожиданного сообщения предложил ему жалованье вдвое против оговоренного, но тот с виноватой ухмылкой замотал головой, спустился в каюту, а вскоре поднялся на палубу в плаще, с саквояжем, прошел на мостик и по-хозяйски стал снимать компас.
Самоуправство иностранца так возмутило передовщика, что он тычками спровадил штурмана к тому месту, где его ждала лодка, при этом едва не столкнул в воду. Американец вяло покричал снизу, из тьмы, брошенной тенью шхуны, что компас принадлежит ему. Алеуты стали швырять в него апельсины и шлюпка ушла. Едва все утихло, на освещенные луной шканцы вышел ночной гость. Любопытные партовщики молча окружили его. Он скинул одежду, стал отжимать её, бормоча и оправдываясь: «Ай блоу кэпитэн». Повесил мокрые штаны на гик, помахал кулаками, изображая драку. «Ай ран авэй. Кэпитэн килл ми…»