Русский рай
Шрифт:
– Издали, с кораблей, разве все усмотришь? – вскрикнул Кусков. Скрипнул зубами, взял себя в руки, оправдался спокойней: – Мне надо бриг чинить, пока он вовсе не сгнил. – Опустил глаза, стал терпеливо объяснять. – В Бодеге бобра мало, в Сан-Франциско – много, но это чужой залив, ссориться с гишпанцами не велено, а вернуться без добычи нельзя: свои же партовщики взбунтуются. Ничего не остается, как искать новые кормовые места. – Помолчал, сосредоточенно глядя под ноги, вскинул глаза на Сысоя, и приказал твердым голосом. – Поведешь лучшую половину байдарочников вдоль морского берега. Если не найдешь залива ближе и доберешься до своего, а промысел будет удачный, готовь место для главного
Привычно простившись с Васильевыми и Федькой, Сысой загрузил большую байдару обычным снаряжением, паем муки, китовым жиром, и в окружении двухлючек стал выгребать к выходу из залива. Едва они вышли в открытое море – прежнее волнение показалось забавой: пенясь крутыми гребнями, морские волны с грохотом разбивались о скалы. Никакого промысла возле них не могло быть. Выгрести против волн на большой байдаре было невозможно, две двухлючки взяли ее на буксиры. Сысой греб изо всех сил, стараясь взбираться скулой лодки на волны, оглядывался на алеутов в двухлючках. В камлайках и обтяжках из сивучьих кишок они выглядели одним целым со своими байдарками и походили на больших рыб или маленьких китов. Пенистые гребни накрывали их с головами, байдарки прошивали волны и упрямо продвигались вперед.
После полудня партовщики едва высмотрели место, где можно высадиться на сушу. Сысой не хотел рисковать ночлегом в море при такой волне. Не без труда, но его люди высадились, все живы, как бакланы просидели на скалах до утра, затем снова вышли в море. С трудом продвигаясь против крутого, местами отвесного берега, добытчики дошли до мыса, защищавшего от прямых накатов волн. На этот раз они переночевали у костров, иначе не было возможности продолжать плаванье, возле огня просушили промокшие байдарки и смазали их жиром. За мысом волны были еще выше и круче. Ни рыбы, ни морского зверя добыть не удавалось. Эскимосы голодали без своей природной пищи. Хлеба и каш они ели вчетверо меньше русских служащих, как приправу к мясу и рыбе. Двое суток люди просидели, ожидая перемены ветра, неохотно жевали лепешки из муки передовщика, и, доев её, вынуждены были повернуть в обратную сторону.
Партия вошла в Малый Бодего. Сысой в лодке откинулся на спину, суставы рук ломило от перенапряжения, болела поясница, пологие, сглаженные волны залива степенно поднимали и опускали байдару. Отдохнув, передовщик снова взялся за весла, в то время как его неутомимые спутники уже выгребали к табору. Завидев на воде вернувшийся отряд, к кромке прилива вышел Кусков в не опоясанной камчатой рубахе, перекрестился и трижды поклонился на восход. Ветер трепал его одежку, вздувал пузырь на спине.
– Не дал Бог пути! – Сысой виновато скривил рот в мокрой бороде, выбираясь из лодки, предоставив встречавшим его людям вытягивать её на песок. – Чудом живые вернулись! – Повинно раскинул руки и закосолапил к землянке будто чужими, отсиженными ногами.
Кусков хмуро покивал и двинулся за ним следом.
– Ладно, хоть живы! – Смахнул с лица соленые брызги: – И «Николы» до сих пор нет. Как-то все не так… Не пойму, то ли я против Бога погрешил, то ли дело наше Ему не угодно? Ведь ты бывал зимой в этих местах, что думаешь?
– Здесь я был летом, а зимовал на острове. Дожди там шли куда как чаще, будто кто сверху из ведра лил, но таких штормов не было.
– Как думаешь? К чему бы?
– Един Бог знает! – Перекрестился Сысой. – На Ситхе сперва все ладилось: землю купили под крепость, с тойонами братались. А после, сам знаешь! – Вздохнул, устало передернул плечами.
– Вдруг, нынешние трудности к будущим удачам?! Испытует Господь! – Мотнул головой Кусков, отгоняя плохие мысли: – А Васькины партовщики, самовольно переволоклись в гишпанские воды, в северный рукав Сан-Франциско, и за три дня добыли без малого четыре сотни шкур. Грешим против указов Александра Андреевича... Вот ведь! Наладим бриг, навещу коменданта крепости. Вдруг договоримся о совместном промысле, хлеба купим?! Афоня Швецов покупал?! А пока, по нужде, придется тайно промышлять в чужих водах, в Бодегах зверя совсем мало.
То ли бриг был настолько разбит прежними службами, то ли команда плотника не спешила спускать его на воду, но чинили его до самой весны. Шхуна «Никола» так и не пришла. Зимой не голодали, хотя запас муки кончился после Рождества. Мяса, рыбы, природной еды эскимосов было в изобилии. Люди племени мивок, опасаясь испанцев, старались держаться ближе к пришельцам, рядом с табором собралось целое селение. От них русские служащие узнали о многих съедобных фруктах и растениях, которые росли сами по себе, о кедровых орехах больше сибирских, которыми они запасались. По известным для мивоков временам, они уходили куда-то на северо-восток и приносили много постной еды – желудей, корней, орехов, мололи их и охотно снабжали русских служащих.
Легкая жизнь индейцев располагала к лени и беззаботности, что было по душе компанейским эскимосам. Здешние мужики не препятствовали связям партовщиков со своими женщинами, если они были свободны. Эскимосы стали обзаводиться местными женками, для этого достаточно было обоюдного согласия. Но легкая, беззаботная жизнь все больше и больше настораживала Ивана Кускова. Его жена, Екатерина, быстро научилась говорить с мивоками, была всегда весела и окружена толпой восторженных почитателей. Индейцы ходили за ней толпами, спрашивали всяких советов, а лицо ее мужа с каждым днем становилось всё мрачней и озабоченней, он видел, как расслабляет и затягивает здешняя сладкая ленность. Даже русские служащие могли здесь часами бездельничать, лежа под солнцем, за работы брались неохотно и быстро уставали. Кусков ругал лодырей, поторапливал, но эскимосы подчинялись ему неохотно и если бы не их природная страсть к добыче морского зверя, наверное, целыми днями пели бы и плясали, как здешние жители.
Ульяна просыпалась рано, готовила еду, на ее грядках быстро росли привезенные с Кадьяка семена репы и капусты. Женщины-эскимоски тоже, худо бедно посадили семена картошки, вывезенные из Сибири, хотя до сбора урожая предполагалось вернуться на Ситху.
– Пусть достанется здешним людям, – беззаботно смеялись, – нам мивоки много помогали.
Явное желание большинства партовщиков и служащих остаться в этом краю, пугало Кускова. Пугали огороды и грядки.
– Грешным делом, никому уже верю! – с опаской признался Сысою с Василием. – Хотел идти к Тринидаду искать «Николу». Боюсь! Оставлю здесь людей и обратно уже не заберу. Не пойдут! Порой бес нашептывает на вас и даже на Катьку: вдруг не захотите возвращаться.
– Ну, уж! – Обиженно затряс бородой Василий.
– К гишпанцам в плен не пойдем! – хмыкнул Сысой.
Но Кусков продолжил жаловаться:
– Морского офицера Петрова, при его хорошем компанейском жалованье, не узнаю, – рассерженно чертыхнулся, – и думаю про него всякое: бес подначивает… Надо идти к зюйду, навестить коменданта Сан-Франциско, узнать о беглецах и пленных. А как? Боюсь оставить судно, чтобы свои же служащие изменнически не предали его в руки крейсирующего неприятеля.