Русский рай
Шрифт:
– Вы уж, не пейте много! – попросила Ульяна, как квошка цыплят прижимая к бокам Петруху и Богдашку с Федькой. – День постный, грех!
– Мы на походе! – улыбнулся Сысой, с сочувствием вглядываясь в ее изможденные сине-зеленые глаза под округлыми бровями в цвет царских червонцев.
Василий послушно закивал:
– Ладно, ладно! Дел много.
Караульный без расспросов пропустил передовщиков на второй этаж. Баранов и Кусков сидели за столом, здесь были два ситхинских приказчика и кусковская Катерина, успевшая привести себя в порядок после морского вояжа. Вместо того, чтобы расспрашивать о путешествии и промысле,
– Нынче не голодаем! Отправлял «Неву» с лейтенантом Гагемейстером зимовать на Гавайи. Так он летом вернулся и привез всякой снеди больше чем ты прошлый год, - с печальной улыбкой кивнул Сысою. – «Юнона» сходила на Камчатку, обернулась с припасом и товарами.
– Крикуны и дебоширы опять здесь? – насмешливо спросил Сысой, имея в виду морских офицеров Хвостова и Давыдова.
– Остались там, слава Богу! Я поставил на «Юнону» Банземана. С бостонцами спокойней, чем с офицерами… Ну, рассказывайте! – Передернул широкими плечами, словно стряхнул груз забот, распрямил спину, веселей взглянул на старовояжных служащих.
Кусков стал отчитываться о выполненных и невыполненных делах, о добыче. Баранов качал головой:
– Не густо за год-то! Бывало, на архипелаге больше добывали, а здешний калан лучше.
– Что Бог дал! – Развел руками Кусков. – И то, большей частью промышляли воровски в гишпанских водах. Грех, но иначе вернулись бы ни с чем.
– Рисковали! – поправив пятерней парик, согласился правитель.
Тем временем жена Баранова, Анна Григорьевна, крещеная тлинкитка, одетая российской дворянкой, с помощью Катерины и колошской девки с не уродованным лицом, выставляла на стол чарки, лепешки, соленую сельдь.
– Места райские, тамошний народ – не скандальный, огненного оружия не имеет, ждет от нас помощи, – продолжал рассказывать Кусков, водя глазами по столу. – При постоянном селении и партовщики бы жили, а то ведь разбегаются. Наши, русские, того хуже: иной раз боялся – все сбегут, один останусь на бриге, ну, а корабль отберут крейсирующие гишпанцы.
Баранов кивал, как показалось Сысою, равнодушно слушая о богатстве калифорнийской земли. «Ой ты, раю, мой раю, прекрасный мой раю!» – пробормотал слова старинной песни, вздохнул и поднял чарку. Выпив первую во славу Божью, крякнул, закусил блином, разговорился:
– Гагемейстер привез новые поклоны от гавайского короля Тамеа, предложение торговать. Тот Томеа сулит нам землю под селение на своем острове. Обзавестись бы колониями на Сандвичевых островах да в Калифорнии и могли бы снабжать хлебом не только себя, но Камчатку и Охотск, а может быть всю Сибирь до Лены. Все так! Только поселения должны быть казенными, государевыми. Благодетель наш, граф Румянцев докладывал о том, – Баранов многозначительно поднял перст, – царь обнадежил монаршим покровительством, но велел заводить поселения Компанейские, не государевы. А случись война, как сейчас, что мы сможем супротив аглицкого флота? Передавят, как мух… Бедный Тимошка Тараканов?! – вспомнил служащего. – Здесь, на Ситхе пленили, мучили, возле Калифорнии американец бросил, – привезли! Что с ним теперь, един Господь знает. Судьба! – Поднял вторую чарку: – За помин пить не будем, вдруг живые!
Выпили молча, долго сидели, не разговаривая, закусывали, насыщались после холодного корабельного пайка.
– На прошение ответ пришел? – нарушил затяготившую тишину Сысой. – Нет нужды плыть в Охотск, чтобы продлить контракт?
– Пришел! – не поднимая глаз, скривил губы Баранов. – Государственный совет снова отклонил нашу просьбу, ссылаясь на обязанность всех податных отбывать повинность, рекрутчину, платить налоги, являться незамедлительно по первому требованию начальствующих к месту первоначального проживания. Народ есть достояние государства! – Ткнул в потолок перстом.
– А кто такие – государство? – спросил Сысой.
Василий пожал широкими плечами и фукнул сквозь усы:
– Кто?
– И вы туда же, что Прошка? Что за молодежь пошла?! Мы в ваши годы таких вопросов не задавали даже самим себе, почитая за честь служить империи.
– И что? Вышлешь нас в Охотск?
– С кем останусь? Если высылать по закону, надо выпроводить половину верных людей. Который год прошу себе замену – все только обещают. А без меня, вас силком, не заберут?!
– А Прошка Егоров где? Неужели выслал для сыска и суда?
– Выслал! – язвительно усмехнулся правитель. – В Озерский редут, за пятнадцать верст. А то ведь плешь проел: в России за такие речи на каторге держат, а тут этот Головнин, всем недоволен, все высматривает, выспрашивает. Спаси Бог, Прошка бы с ним разговорился… А стрелок он верный, заслуженный, да и много чего с ним пережито еще до монополии.
– Что за редут?
– За горой при нерестовой речке по уговору с колошами поставили избу с тыном, а у Горячих ключей – два балагана. Тамошняя вода хорошо помогает от хворей. Не только я, уже десятка полтора больных исцелились, – медленно и рассеянно выговаривая слова, ответил Баранов и вдруг, вскинув умные насмешливые глаза, в упор взглянул на Кускова: – От Резанова сбежали только двое русских служащих и прусак, хотя под началом Хвостова служба была адской, а от тебя пятеро… – И тут же со вздохами поправился: – Хотя, от него только удалось сбежать троим, а пытались многие.
Правитель не вспомнил о беглом чугаче и четверых убитых партовщиках, почему-то размышляя только о своих. Видимо Кусков сам об этом много думал, поэтому ответил без запинки:
– На «Юноне» мало что знали о Калифорнии, да и стояли на рейде против гишпанский крепости. Американцы и прусак просили отпустить, но Резанов обманул их и держал на острове под охраной. А мои шли в Калифорнию наслышанными от видальцев и бывальцев. Да на мивоков нагляделись, у которых нет понятия о голоде.
Глава 4
На этот раз задружная семья Васильевых-Слободчиковых устроилась на Ситхе со многими удобствами, которых не было прежде. Сысой с Василием втягивались в обыденные службы за компанейскую плату и компанейский пай: рубль в день, пуд муки на человека в месяц, крупы, сахар или патока, табак, полфунта чая, чарка рома по праздникам… Петруха уходил в кузницу по сигналу колокола, возвращался как все работные и служащие. Он имел свой пай и жалованье. Богдашка дневал и ночевал в школе, часто прибегал в казарму навестить мать и всякий раз, прощаясь с сыном, Ульяна тайком плакала. Федька увязывался за названным братцем, с увлечением учился грамоте и был равнодушен к оружию, сколько не внушали ему отец и дядька, что без воинского искусства в колониях не выжить.