Русский Ришелье
Шрифт:
– Отчего же она умерла?
– Ее соседка, скуповатая вдова Анна, попросила девушку ворожбой и заклинаниями исцелить больную корову. Вначале Гунта отказалась, но после повторной просьбы решила, что попробует. Однако корова все равно умерла. Анна в гневе побежала жаловаться пастору: колдунья сгубила мою единственную коровенку! Гунту схватили, обвинив в колдовстве. Небрежно, словно говоря о пустячном деле, я попросил своего отца, барона, повелеть отпустить девушку. Собственно, я был уверен, что это дело пустячным и является, что все должны понимать: не в меру жадная вдова просто оклеветала моего светловолосого ангела. Но, о
«Ведьма, околдовавшая тебя, умрет!» – вынес он приговор. Напрасно я говорил, что не смогу без Гунты жить, что прокляну его, если он посмеет убить ее. Отец, выслушав мои угрозы, спокойно сказал: «Вот как. Значит, болезнь сильнее, чем я предполагал. Случится то, что случится, а ты позже поймешь, что я прав, и будешь благодарен мне».
Я выхватил из ножен шпагу. Барон распрямил плечи и старческим голосом спросил: «Хочешь убить своего отца? Действуй, Каин!» Он стоял без движения, я же в отчаянии выбежал из комнаты.
На суде Гунта держалась гордо, словно не рабыня, а госпожа. Она не пыталась отрицать, что лечила людей своими колдовскими прикосновениями. Но вовсю издевалась над судьями. Моего отца аж передернуло, когда Гунта заявила: сын Сатаны в образе немца соблазнил ее и она стала грешить, будто немка, и только звуки латышского музыкального инструмента кокле на время освобождали ее из-под власти немца-дьявола.
Я пытался поймать ее взгляд, но Гунта не соизволила хотя бы взглянуть на меня. Суд наказал ее за дерзость: пастор велел не просто казнить ведьму, как водится, без пролития крови, но сжечь ее на костре из сырых дров, чтоб горела помедленнее.
Я велел слуге седлать коня, собираясь поскакать в столицу герцогства Митаву, к суперинтенданту нашей лютеранско-евангелической церкви, рассказать ему все как есть и уговорить его спасти Гунту, поступить по справедливости. Но когда конь был оседлан, узнал, что казнь состоится немедленно. О, как долго она горела и как страшно орала! Пока огонь пожирал ее прекрасное тело, мне казалось, что я схожу с ума!..
Иоганн Шталкер тяжело вздохнул. Пока он рассказывал об этой трагедии, то сжимал кулаки:
– Днем я, не говоря никому ни слова, уехал на коне в лес. Ночью случился пожар. Вдова Анна сгорела в своем доме вместе с детьми. Она пыталась выбраться из избы, но не могла снаружи открыть дверь – мешало тяжеленное бревно, неизвестно как оказавшееся у входа. Пастора, который велел жечь Гунту сырыми дровами, утром нашли в луже крови, у него было перерезано горло.
Мой отец был полным господином в своих владениях – убийцу пастора никто не искал. Отец ходил за мной по пятам, теперь он извинялся передо мной, просил прощения. Я не произнес в ответ ни единого слова. В отчем доме я оставаться не мог, в Курляндии – не хотел. Выбор был невелик. Либо отправиться за море – в колонии герцога Екаба, либо податься на службу к русскому царю. Ведь государь Алексей Михайлович как раз объявил войну польскому королю и старался привлечь в страну знающих военное дело иноземцев.
– А что, у герцога есть земли за морем? – поразился Ивашка.
– Да. В Америке его светлость купил часть острова Тобаго, а в Африке всего за бочонок рома один негритянский вождь уступил ему небольшую часть своих владений.
Ивашка хотел было полюбопытствовать, где эти Африка и Америка находятся, но вовремя сообразил, что не стоит показывать свое невежество. А воевода Афанасий Лаврентьевич счел необходиым промолвить:
– Ты не ошибся, офицер. Мне приходилось читать, что в Африке нет больших городов, нестерпимая жара, много страшных болезней.
– Бесспорно, это так, – согласился Шталкер.
– А царь Алексей Михайлович умеет жаловать верных слуг. Разве в какой-либо другой стране ты сумел бы так быстро стать капитаном? Разве не обрел в Москве свое счастье?
Шталкер вздохнул и ничего не ответил.
Ивашка посмотрел на небо и заныл:
– Солнце садится, пора костер разжигать, еду готовить. И так с утра ничего не ели, а во тьме много не наготовишь.
– О государевом деле надо думать, – строго сказал воевода. – Солнце еще не село, поедем дальше.
Друйский воевода обратился к Иоганну Шталкеру:
– Я видел, что со вчерашнего дня ты сам не свой, хотя и стараешься никому не показывать этого. Вчера я полагал, что ты сильно беспокоишься из-за того, что мы тайно проезжаем неподалеку от расположения шведских войск. Но теперь я думаю, что тебя, видимо, тревожат мысли об этой Гунте.
– Да, не мысли, воевода. Вчера с утра я был беспокоен от того, что ночью она снова приснилась мне. Но на сей раз не в прошлом!
Ивашка аж вздрогнул от таких слов и подумал: «Как хорошо было быть при князе Иване Андреевиче. Никаких ведьм, никаких поездок по ночным лесам. А государеву делу при том князь служил отменно».
Курляндец между тем продолжил:
– В моем сне мы так же ехали по лесу. Вдруг появилась Гунта, серьезная и встревоженная. Она словно хотела предупредить меня и о чем-то хорошем и о какой-то опасности. Да только говорить не могла. Но теперь мне кажется, что вскоре что-то должно произойти.
– Жаль, что не смогла предупредить, – из вежливости произнес воевода.
Он поскакал вперед, впав в задумчивость. Видя это, спутники не стали отвлекать его разговорами. Ситуация с проводником разъяснилась и Афанасий Лаврентьевич вновь стал размышлять, как лучше выполнить в Курляндии свою миссию. Заметим, весьма непростую. Но ведь и дипломат он был выдающийся! А от его действий зависело очень многое…
Глава II. Обед по-курляндски
Гребцы проворно доставили гостей к берегу. Слуга в темно-красной ливрее с поклоном предложил членам посольства оставить лодку и следовать за ним. Ивашка, доверенный человек князя Хованского, был удивлен. Он полагал, что из Митавы их отвезут прямо в герцогский замок, а оказался в каком-то зверинце. С берега реки Аа [5] хорошо были видны шпили трех митавских церквей (да, целых трех – если до появления на курляндском престоле герцога Якоба Митаву и городом-то мало кто считал, то теперь здесь работало аж двенадцать ремесленных цехов, а население города достигло нескольких тысяч человек).
5
Лиелупе.