Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина
Шрифт:
Джон пожал плечами и вошел в подъезд. В ноздри резко ударило застоявшейся вонью. На стене он увидел знакомое: «Fuck you». Рядом была нарисована стрелка, указывающая наверх: «Там пидарасы!» С тяжелым сердцем он нажал кнопку звонка тридцать пятой квартиры. Дверь открыла крупная женщина с мужским лицом и густыми темными волосами, собранными на затылке в шар.
— Новенький? На моление? Рановато. — И вдруг заорала так, что Джон чуть не скатился по лестнице: — Пил?!
— Вчера, — смущенно признался он.
— А ну, пш-шел вон! Неделю, слышишь, не-де-лю, не смей
— Что случилось, Марьванна? — послышался бархатный голос. — Кого это вы отчитываете?
Половинкин и не заметил, как на площадке появились двое мужчин. Оба высокие, с чистыми породистыми лицами. Но если во внешности одного чувствовалось барское превосходство и сдержанность от сознания своей силы, то второй ни секунды не стоял на месте, непрестанно двигался и пританцовывал и при этом сверлил Джона необыкновенно живыми, смеющимися глазами. Первый мужчина был коротко подстрижен, у второго длинные пепельные волосы были схвачены на затылке резинкой.
— Пьяный пришел, — сказала Марьванна.
— Я не пьяный! — возмутился Половинкин.
— Господин Половинкин? — спросил мужчина с конским хвостом. — Рад вас видеть! Родион Родионович Вирский. А это Дмитрий Леонидович Палисадов, сердечный друг нашего братства и важная общественная персона.
— Будет тебе, Родион! — Палисадов самодовольно засмеялся.
— Какой скромный! А кто сегодня собрал на митинге несколько тысяч человек? Думаешь, они на проповедь мою пришли? Они пришли на Па-ли-са-до-ва! Национального героя, который ведет дело о кремлевских деньгах. Сражается, так сказать, с коммунистической гидрой.
Палисадов со значением поджал свои сочные губы.
— Милости просим в наше святилище! — Вирский широко улыбался, обнажая безупречно белые керамические зубы. — Марьванна, соорудите-ка нам чайку! И непременно с вашими булочками…
— Моя помощница, — продолжал он уже в кабинете. — Не обижайтесь на нее. Она много лет работала инструктором горкома партии. Атеистка была лютейшая! Теперь уверовала в Бога, но с профессиональными навыками расстаться не может. Ее вся братия боится, и сам я ее порой трепещу. Так радеет о чистоте наших рядов, что и на меня иной раз посмотрит эдаким взором: а достойны ли вы, товарищ Вирский, высокой задачи, поставленной перед вами партией… общиной, ха-ха!
Палисадов поморщился.
— Знаю я этих партийных тварей! Изменится ситуация, и она помчится в свой партком. Небось партийный билет за шкафом прячет. И тебя первого под статью подведет.
— Ошибаешься, Дима! Именно Марьванна пойдет с нами до конца. Хоть в катакомбы. Ей в партии как раз катакомб не хватало.
— Ближе к делу, — сказал Палисадов и подозрительно посмотрел на Половинкина.
— Джон — надежный человек из Америки, — успокоил его Вирский. — Впрочем, если ты считаешь, что дело келейное… Джон, не в службу, а в дружбу, помогите Марьванне.
— Половинкин… — задумчиво пробормотал Палисадов. — Где вы родились? Кто ваши родители?
— Не ваше дело, — разозлился Джон.
Палисадов как будто не заметил этой внезапной злости
— Вот список людей, на которых мне нужен компромат, — сказал Палисадов, когда Джон вышел. — Надежный компромат, Родион. Фактический! Достань по своим каналам. Затраты меня не волнуют. Меня также не волнует, как ты будешь выкручиваться в случае провала. Но в случае успеха я гарантирую тебе благосклонное рассмотрение твоих прожектов… у самого. Ты меня понимаешь?
— О’кей!
— Теперь второе. Кто этот молодой нахал?
— Это мой парень. Он тебя не касается.
— Ты ведешь себя неосторожно, Родион!
Но за чаем Палисадов сменил тон.
— Из Америки? Обожаю! Великая страна! Великий народ! Я был там дважды, и каждый раз возвращался с большой неохотой. Что толку, что мы добились свободы? Рабы! Все рабы — снизу доверху!
Он взглянул на швейцарские наручные часы и заторопился.
— Подбросить вас?
— Конечно, езжай с Дмитрием Леонидовичем! — закивал Вирский. — Я ведь только взглянуть на тебя хотел, прости старика! Утром я сам тебя навещу, Джонушка. Ты позволишь так себя называть?
Возле подъезда стояла черная «ауди» с шофером, похожим на бульдога. Шофер неторопливо курил и слушал льющуюся из магнитолы нежную мелодию. При появлении Палисадова старушки на скамейке вытянулись струной, а небритый мужик радостно загоготал:
— Здорово, пидоры! Вас уже двое? Как вы размножаетесь, ётыть?
— Степа, наведи порядок, — тихо сказал Палисадов.
Шофер вышел из машины, взял пьяницу за нос двумя пальцами и отвел в кусты. Послышался тупой удар, затем сдавленный стон.
— Зачем же так? — недовольно сказал Джон. — Это больной человек.
— Это прежде всего мразь, — весело уточнил Палисадов, уютно развалившись на заднем сиденье. — Никогда не уступайте мрази, молодой человек. Не спускайте ей в мелочах, она не тронет вас по-крупному.
— Нельзя унижать человека, — упрямо возразил Половинкин. — За это вас и наказывает Бог.
— Кого это нас? — удивился Палисадов.
— Русских.
Палисадов долго смотрел на него.
— Вам не приходилось бывать в Малютове?
— Нет, а где это?
— Так, — скучно сказал Палисадов. — Есть на большой прекрасной земле один скверный городишко.
Высадив Джона у «России», он схватил трубку радиосвязи.
— Владлен? Слушай меня внимательно, старичок! Только что я говорил с трупом. Нет, я не пьян, в отличие от тебя. С трупом того мальчишки, который вовсе не труп, а повзрослевший молодой янки. Ну, вспоминай, скотина! Семьдесят первый год, Малютов, пансионат, горничная, трах-тарарах! Несчастный плод групповой любви… Вспомнил, папаша? Почему ты папаша? Ну не я же, старичок. Это вы с Барским тогда развлекались. Что? Какая разница, чей он сын! Важно, что этот сукин сын подмочит мою репутацию! А моя репутация сейчас дороже всех денег. Да и тебе светиться не стоит. Короче, подключай тестя. Сливай ему информацию о том, что готовится. Пусть старый пердун делает верный выбор.