Русский рулет, или Книга малых форм. Игры в парадигмы (сборник)
Шрифт:
2008
МЯСО БЕЗ КОСТЕЙ НЕ НАРАСТАЕТ
Русские, проведшие новогодний отпуск за границей, еще обмениваются впечатлениями о ценах. Понятно, почему: разница между «у них» и «у нас» впечатляет.
Во французских Трех Долинах недельная аренда стоящего прямо на склоне шале (спальня, гостиная с кухней, душ) мне обошлась в 340 евро. Ски-пасс на 6 дней – в 210 евро. Под Петербургом на Пухтоловой горе расходы были бы вдвое выше. Впрочем, на ноль делить нельзя: горки типа Пухтоловой считаются во Франции учебными, а на учебных склонах денег за подъемники не берут.
Несмотря на впечатляющую девальвацию рубля, Россия стоит дороже Европы. Попробуйте назвать отечественный продукт – за исключением Мариинского театра и проституток – который превосходил бы европейский по качеству, но был бы дешевле! Вывод, который из этого делает раздосадованный русский, таков: надо импортировать европейское, чтобы жизнь здесь сделать схожей с жизнью там. Именно это лежит в основе постсоветской мечты: об иномарке. Однако заведи ты в России хоть Bentley, тут же обнаружится, что в городах – пробки, за городом – ямы, в ГАИ – вымогатели, и всюду – грязь.
То есть европейское качество жизни, как выясняется, купить невозможно. Хотя бы потому, что европейцами это качество жизни не покупалось, а обреталось вследствие устройства общества на принципах
Пишу это к тому, что Россия последние 8 лет с размахом продолжала эксперимент, начатый Петром: копировала европейское потребление в надежде, что и жизнь будет как в Европах. Не вышло. Петр боролся с бородами, но не с рабством, в итоге мясо жизни оказывалось неизменно с душком.
Кризис, который сегодня мы наблюдаем, делает бессмысленность копирования формы без копирования содержания очевидной.
Но одновременно кризис расчищает пути для выбора нового, посткризисного общественного устройства.
Собственно, единственное, чего следует действительно сейчас бояться – так это того, что посткризисная страна будет возрождаться к жизни на принципах, приведших к краху.2009
СИДЯ НА ФРАНЦУЗСКОМ ХОЛМЕ
Мы с женой поехали погулять на выходные в Париж, и жена немедленно нашла себе работу.
Работа называется английским словом home staging – даже не знаю, как перевести. «Постановка дома» или «домашняя постановка» – как вам будет угодно. Суть в том, что продавцам жилья предлагают слегка это жилье изменить, дабы быстрее найти покупателя.
Это понятно каждому, кто пытался хоть раз продать недвижимость: достаточно сделать самый крохотный ремонтик, переклеить обои, покрасить дачку-развалюшку – как они не то чтобы сильно вырастут в цене, но ускорят продажу. Хоум стэйджинг – это услуга, смысл которой в том, чтобы, произведя минимум изменений, добиться максимального результата. Без помощи специалистов тут легко попасть впросак: не факт, что вкусы покупателя совпадают с нашими. А вот работник хоум стэйджинг знает, на что сегодня, как говорится, люди западают. Во Франции, например, покупателей пугают неорганизованные пространства, лишенные мебели. Француз, конечно, потом все переставит и поменяет, но сначала он должен иметь перед глазами то, что можно менять.
Хоум стэйджинг появился недавно – во время кризиса, когда рынок недвижимости замер и возникла потребность в буксире. Тем более, в таком специфическом городе, как Париж, где за 100 тысяч евро в минуте от Нотр-Дам можно запросто купить квартирку площадью 18 метров – только метры будут не квадратными, а кубическими, и объединять будут то, что называется la chambre de bonne, «комнатой бонны»: не факт, кстати, что там будут туалет и душ.
Хоум стэйджинг – очень приятный и, как мне кажется, очень человеческий вид бизнеса. Он позволяет преобразовывать жизненное пространство и, следовательно, жизнь. Потому моя жена, которая обожает art de vivre, французское искусство жизни, за идею так и ухватилась. Правда, реализовывать она ее намерена не в Париже, а в Петербурге. Да-да, в наших чемоданах, помимо открыток со старым Парижем и пары бутылок вина, будет и home staging.
Будем надеяться, таможня пропустит.2010
БРАТ КАИН, ЗВОНЯЩИЙ ПО МОБИЛЬНОМУ
Прошу прощения за грубое слово, но его из песни не выкинешь. «Дерьмо твой «Сапсан»!» – сказала на днях мне одна яркая девушка, делящая время между Москвой, Питером, Нью-Йорком и Парижем.
Ну, она сказала еще грубее, но однозначно имела в виду замечательный, на мой взгляд, поезд, который за 4 часа с большим комфортом доставляет меня из Петербурга в Москву. Я решил уточнить, что она имеет в виду: отсутствие специальных путей, не позволяющих «Сапсану» идти еще быстрее? Отсутствие тоннелей и виадуков, из-за чего «Сапсаны» разрезают пополам города и веси, жители которых за это кидают в поезда камнями?
«Дерьмо, – был ответ, – это публика в твоем «Сапсане». Я ехала бизнес-классом, и, представь, как только по радио попросили отключить телефоны, все их тут же достали и начали орать! Ты в Европе такое представить можешь? Хамло!»
Должен согласиться – в Европе, где курсируют «Евростар» и ТЖВ, такое представить невозможно. Если у кого-то вдруг и раздался звонок – человек, извиняясь, в ужасе выбегает в тамбур: ведь он мешает остальным.
В России действительно по-другому. Двое в купе могут болтать ночь напролет, и плевать им, что еще двое не могут уснуть. Европейцы ради разговора пошли бы в вагон-ресторан – или, решив, что разговор не стоит счета за ужин, тоже легли бы спать. Это важное отличие. Средний россиянин сегодня отличается от среднего европейца тем, что европеец уважает других, полагая их равными себе, а русский других ставит либо выше, либо вообще не ставит ни в грош.
Происходит это во многом из-за быстрого подъема из глубин советского общества, где каждому с детства твердили, что единица – никто, единица – ноль. Права личности – хотя бы на частную жизнь – попирались. Вот почему в советских гостиницах одноместных номеров почти не встречалось, в двухместных к тебе подселяли незнакомца, а в пионерлагерях в палате могли разместить сразу двадцать человек, не видя при этом проблемы в отсутствии душевых.
Жизнь в современной России с ее идеологией денег привела к реваншу за унижения. Считается, что заплативший деньги – за билет или за ужин – имеет право на все. Но это не так. Наши права и наш комфорт ограничены правами и комфортом других, если, конечно, других мы считаем равными, то есть сестрами и братьями. Но именно это христианское осознание свободы, равенства и братства и сформировало общественное пространство Европы – ее вылизанные площади, улицы, парки, леса – которыми Европа так отличается от России.
Так что нам приблизиться к Европе очень просто. Для этого не нужно особых шагов. Нужно просто сказать: вокруг меня – братья мои, они мне ровня, я не хочу делать им плохо. И тогда станет ясно, надо ли выключать в поезде телефон и можно ли выбрасывать на дорогу окурок из машины.2010
ДОГОНИТ ЛИ КИТАЙ АМЕРИКУ?
О перигеях, апогеях, индигенизации и прочих неведомых вещах.
Я веду на канале «Совершенно секретно» ток-шоу. Недавно на запись приходил физик, прекрасный безумец, рассказывавший о новом типе атомных станций, позволяющих вырабатывать гигантскую энергию. Если эти станции, в силу их портативности, поместить на спутник, они станут космическим оружием. Физик эту станцию придумал, но идею зажимают. «Кто зажимает?» –
Не буду врать: это не первый встреченный мною человек, верящий в то, что миром правит Америка. Люди, которые так считают, почти всегда прибавляют, что Америке скоро конец, что будущее принадлежит Китаю, и что если Россия хочет уцелеть, нам нужно копировать китайский опыт (этот тоже прибавлял).
То, что эти люди говорят, отражает не столько их личное безумие, сколько мировой процесс, называемый индигенизацией. Суть индигенизации в том, что отстающая страна, устраивая модернизацию экономики по западному образцу и добиваясь впечатляющих результатов, приписывает свой прорыв не западным технологиям, а собственным вековым традициям и особенностям. Сейчас мы говорим о китайском чуде и необходимости копировать китайский опыт – но еще двадцать лет назад точно так же говорили о японском чуде и о молодых азиатских драконах. И призывали копировать пожизненный найм или распевание гимна компании в начале рабочего дня. А век назад самый фантастический рост показала Аргентина, и это было латиноамериканское чудо, а потом всех потряс темпами индустриализации Советский Союз.
После краха Советского Союза, когда мир перестал быть биполярным, а стал полицивилизационным, мы наблюдаем в разных цивилизациях один и тот же процесс: попытку модернизации без вестернизации. У нас, кстати, он тоже вовсю идет: мы за потребление, как на Западе, но без защиты прав слабых, как на Западе, и против равенства перед законом, как на Западе.
По сути, модернизация без вестернизации – это очень интересный гигантской эксперимент, когда технологии, рожденные одной цивилизацией, механически переносятся в другую без сопутствующих ценностей. Что в итоге получается? Нередко – «мерседес» посреди бездорожья.
Так что я обождал бы говорить о скором крахе Америки или закате Европы. Куда вероятнее, что Китай исчерпает резервы роста, а подавление личности в пользу государства создаст непреодолимые преграды для развития. И тогда «мерседес» в очередной яме просто-напросто угробит себе подвеску.2011
ОШИБКА ФУКУЯМЫ
Недавно я перечитал две книги, полтора десятка лет назад вызвавшие бурнейшие дискуссии в Америке и Европе. Немудрено: обе касаются карты будущего, и оба автора мыслят парадигматически, то есть концептуально.
Парадигматический тип мышления крайне важен. Все главные книги по естественным и общественным наукам, создаваемые в рамках западной цивилизации, описывают сегодня не процессы, а именно парадигмы.
Первая книга называется «Конец истории», и написана 1992-м году американцем Фрэнсисом Фукуямой. Вторая называется «Столкновение цивилизаций», и написана в 1996-м году американцем Самюэлем Хантингтоном. И хотя их выход разделяет пренебрежимо малое историческое время, сегодня видно, что они принадлежат разным эпохам.
Парадигма Фукуямы в том, что универсальная цивилизация Запада, решив все принципиальные внутренние противоречия, доказала всему миру свое превосходство, и мир будет теперь обречен следовать ее путем, что доказывают развал СССР и капиталистические преобразования в Китае.
Парадигма Хантингтона в том, что мир, основанный на борьбе коммунизма с капитализмом, заменяется полицивилизационным миром, и что для каждой из примерно восьми цивилизаций культура станет главным цементирующим фактором. И что с этой точки зрения, например, православная Россия не есть католическая Европа, и в обозримом будущем Россия не пойдет по европейскому пути, какими бы иллюзиями кто себя не тешил.
Удивительная вещь – парадигма. Благодаря ей хорошо видно, как далеко смотрел вперед Хантингтон и как был слеп Фукуяма. Последний, например, издевался над предположением колумниста «Вашингтон Пост» Чарльза Краутэммера, что если в результате горбачевских реформ СССР откажется от марксистско-ленинской идеологии, то произойдет его возвращение к политике Российской империи прошлого века, вплоть до конфликтов между Россией и Великобританией. Если бы он знал, что Россия совсем скоро окажется единственной страной континента, запретившей у себя деятельность Британского Совета! Если б он знал, что самой сладкой идеей, засевшей в головы россиян XXI века – будет русская имперская идея!
Словом, парадигма – очень удобная вещь, позволяющая быстро понять ошибку, исправить ее или даже вовсе отказаться от негодной концепции. А парадигматические мышление, заменившее описание процессов описанием концепций – чрезвычайно практичное мышление.
Неплохо бы и нам, пусть и являясь отдельной цивилизацией, начать мыслить по-европейски, то есть концептуально.
И для начала даже не перечитать, а просто прочитать Хантингтона с Фукуямой.2011
ПРИНУЖДЕНИЕ К СЧАСТЬЮ
Самая прогрессивная технологическая система, буду замкнутой, подчинится второму закону термодинамики, испытает на себе действие энтропии и проиграет открытой системе.
Я только что вернулся из командировки в Польшу. Там были встречи на радиостанциях в Гданьске, Варшаве, Ольштыне. И вернулся я в совершеннейшем шоке.
Дело в том, что Польша – член Евросоюза, а весь Евросоюз переходит на цифровое радиовещание. FM-диапазон попросту перестанет существовать. Означает это следующее: если через два года вы поедете в Европу на своем автомобиле, то ваш радиоприемник будет передавать тишину. Если вы, конечно, не озаботитесь покупкой цифрового радио.
Не буду вдаваться в технологическую разницу между «цифрой» и аналоговым вещанием, – скажу лишь, что цифровое вещание технологичнее, удобнее и дешевле. Первые цифровые приемники я держал в руках в Лондоне еще 10 лет назад. Однако уже тогда в Великобритании обозначилась проблема: никто технологичные аппараты не хотел покупать. Во-первых, новые приемники были дорогими. Во-вторых, всех устраивали старые. Вот и польские коллеги признали: цифровые устройства не берут, правительство решает вопрос о дотировании покупки…
Я бы привел эту историю как пример консерватизма общества, которое нередко противится прогрессивным переменам (вспомним историю картофеля в России!), однако, боюсь, этот пример говорит о другом. Цифровое вещание насильственно вводится в эпоху, когда радио безо всякого принуждения перепрыгивает в цифровой формат в интернете. В айфоне, например, вообще нет FM-приемника: бесплатная программа Itunes позволяет принимать тысячи радиостанций по собственному выбору! И это радио всегда с тобой в кармане.
В чем интерес общества? В насильственном внедрении цифрового стандарта для десятков попадающих под закон о СМИ радиостанций – или в свободном существовании десятков тысяч интернет-каналов? Ответ очевиден, да и результат, думаю, тоже.
В 1980-х во Франции в каждом доме была установлена платная система «Минитель» – миникомпьютер, позволяющий заказывать билеты или узнавать погоду. И это мгновенно вывело Францию в мировые лидеры по информатизации. А потом отбросило назад, потому что «Минитель» не совмещалась с интернетом и проигрывала ему по числу сервисов и услуг. И эта одна из причин, почему сегодня Франция проигрывает в информационном развитии, скажем, Америке. Закрытые системы проигрывают открытым. Насильственное проигрывает добровольному.
Если поедете через пару лет в Европу на машине, не забудьте взять с собой коммуникатор и записать на флэшку побольше музыки.2012