Русский самородок. Повесть о Сытине
Шрифт:
– Петр Николаевич, Ванюшка-то теперь Иваном Дмитриевичем величается.
– Да, да, вырос парень, ума и степенства хватает…
– Вот я к этому и говорю. Пора ему свою ребячью жизнь в семейные шоры брать. А то как бы не свихнулся. Женить его надо, а то, знаете, ездит по ярмаркам, товару на тысячи, выпьет с кем-нибудь без присмотра до отвалу и пойдет куролесить, не дай бог. Бывали же случаи с купеческими сынками да с приказчиками. В Нижнем Новгороде я сам видал, какие там шикарные бабцули вокруг купчиков вертятся, как бесы, в соблазны вводят да карманы
– Пожалуй, ты верно говоришь, – сразу поддался Шарапов, – время подоспело. А если хорошая попадет из добрых отцовских рук, то будет ему помощница и друг, и спутница благочестия. Разве приметил ты кого ему в невесты?
– В том-то и дело, – окрылившись надеждой, почти радостно сказал переплетчик. – Моей супруги сродственница. Шестнадцать лет исполнилось, известного кондитера Соколова Ивана дочка. Отец-то ее, слава богу, почти по всей Москве свадебные балы кондитерскими изделиями украшает. Свой дом, богач, конечно…
Договорились со всеми заинтересованными лицами и отправились на Таганку к кондитеру Соколову на смотрины невесты.
Дело самое обычное – смотрины, первое знакомство молодых людей, запорученных к свадьбе. Но как неловко чувствовал себя жених. И новый костюм казался ему неудобным, словно краденый, и штиблеты ноги сдавили, и галстук-бабочка как будто съехал на затылок, и манжеты с запонками чересчур из рукавов вылезли, – все это перечувствовал Сытин, когда вдвоем с Горячевым поехали к невесте.
Старик Шарапов договорился приехать позднее, когда в доме Соколова разговор «вокруг да около» закончится, тогда будет как-то удобнее. Мудрый старик Шарапов, но малость растерялся. Только сват-переплетчик чувствовал себя уверенно, предвкушая, что вся его «дипломатия» сватовская закончится успешно.
– Не робей, Ванюшка! – ободрял он жениха, когда они вошли в дом кондитера. – Веди себя смелее, но не развязно. О приданом ни слова… Невесту, расставаясь, пригласи на воскресный день на свидание…
Отец и мать невесты не были удивлены приходом гостей, но сделали вид, что они об этом даже и не подозревали, и пустились в разговоры, что Дуняша молода, не видела веселья с подругами – и вот те на! – уже появился жених!.. Что ж, смотрите, любуйтесь друг на друга, как приглянетесь…
Горячев вел беседу с отцом и матерью, говоря о деловых достоинствах Ивана Дмитриевича, о его скромности и о том, как он хорошо ведет дело в литографии и в книжной лавке у старовера Шарапова. Сытин тем временем, улучив минутку – не молчать же, – учтиво спрашивал стыдливо разрумянившуюся Дусю:
– Как, Евдокия Ивановна, будет ли в согласии со мной ваше намерение, если я вас приглашу в следующее воскресение в Нескучный сад?..
– Я не против, я спрошу позволения у мамаши.
– Пожалуйста, Евдокия Ивановна, пожалуйста…
Когда на стол подали самовар, расставили чашки с блюдцами, появился на смотринах похожий на колдуна длиннобородый Шарапов. Истово покрестился. Ему, как самому старшему, определили место за столом в переднем углу под сверкающими
Все молча принялись за чаепитие, по-старинному, из блюдечек. Неловкое длительное молчание попытался нарушить Шарапов, спросив хозяина:
– Каково, сударь мой Иван Ларионович, ваши дела идут?
– Не могу бога гневить, – ответил кондитер Соколов, – наши изделия славятся по всей Москве и вкусом и искусством внешности. Мы ведь работаем больше по заказам: на свадебные и именинные балы, случается юбилеи частных лиц и обществ обслуживать, бывает и на поминках потребность в кондитерских изделиях. Везде приходится успевать. А как вы, господин Шарапов, подвизаетесь?
– Тоже не могу жаловаться, – отвечал книжник. – Меховая торговля ни шатко ни валко, а книжная лавка и литография лубочного товара – это меня выручает. Особенно на ярмарках. А в Москве с помощью «фарисеев» приходится работать, и они выручают нас.
– Позвольте, как это понять «фарисеев»?
– А это такая голытьба, что по трактирам шляется. Они берут товару, скажем, в долг рублей на пять, продадут, себе процентики зарабатывают на ночлег и на хлеб-соль, и долг за товар немедленно мне возвращают…
Опять замолчали. Надо бы старику Шарапову о чем-то спросить Дусю, но как-то не смеет, да и не знает о чем, и невольно, в старческом полузабытьи губы его шепчут: «И язык мой прильпе к гортани моей и слова сказать не могоша»…
Солнце проглянуло через окна, бросилось лучами в дом, пробежало по крашеному полу, заиграло на хрустальных бокалах в буфете, словно бы и оно захотело принять участие в этих смотринах. В раскрытую форточку доносились неумолчные крики грачей, сидевших на старых липах.
– Нынче весна, слава богу, дружная. Должен быть хороший урожай, – заговорил Шарапов, лишь бы о чем-то заговорить. – Наше дело зависит от хорошего урожая. Это изведано опытом: продаст мужичок излишки хлебца, глянь – у него и на книжку и на картинку деньги найдутся…
– Это совершенно правильно! – подтвердил и Сытин. – Сам изволил наблюдать. Но и еще есть причины самые важнейшие для книжного дела: это развитие грамотности в народе. Неграмотный кидается на картинку, которая посмешнее да пострашнее, а грамотному человеку мало картинки, ему книжку подай, и притом не кириллицею печатанную. Смотрите, сколько у нас в Никольском рынке книжников развелось!.. Но разве еще так бы дело шло, если б издатели сумели объединить капитал и спаянно работать?..
– Передерутся! – возразил Шарапов. – Ни с каким Манухиным либо Морозовым нам в одной упряжке не хаживать. Нет коммерции без конкуренции.
– Правильно! – подтвердил кондитер Иван Ларионович.
Разговаривали по-деловому, а нет-нет да на «суженых» поглядывали. И всем казалось, что от смотрин недалеко и до свадьбы. Что-то очень любовно обмениваются взглядами взрослый жених и совсем девчонка Дуся, купеческая дочь.
Через несколько дней встретились жених и невеста в Нескучном саду. Там разговор был проще. Очень они понравились друг другу.