Русский щит. Роман-хроника
Шрифт:
Будущее казалось беспросветным.
В Ярославле умер сын Михаил, но ничего не изменилось. Горожане бесчестно прогнали послов Федора Ростиславича, повторив обидные слова: «Ты, княже, нам не надобен!»
Федор Ростиславич воспрянул духом в злосчастный год Дюденевой рати. Вместе с ордынскими туменами Дюденя пришла на Русь и его невеликая дружина. Новый великий князь вознаградил давнего союзника ярославским княжением и попросил Дюденя выделить для него конную тысячу — сажать Федора Ростиславича на ярославский стол.
Ордынское воинство обложило Ярославль,
Смирились ярославцы перед ордынской силой, впустили Федора в город. Начались опалы и казни. Богатство убиенных ярославских бояр и купцов Федор щедро раздавал ордынским мурзам, а вотчины отписывал на себя. Дерзкого воеводу, осмелившегося произнести позорные слова, повесили нагого на площади, против окон княжеского дворца.
Кладбищенская тишина опустилась над Ярославлем. Люди забились в свои дворы, притаились за крепкими заплотами. Только татарские всадники с визгом и свистом проносились по пустым улицам да ватаги дружинников князя Федора дерзко стучали в ворота боярских и купеческих хором, призывая хозяев на княжеский суд.
Но ордынцы, понасильничав и пограбив вволю, отъехали обратно в Орду. Князь Федор остался один в городе, где каждый смотрел на него волком. Как был Федор для ярославцев чужим, так и остался чужим на своем княжеском дворе — крошечном безопасном островке среди половодья недоброжелательства.
Будущее по-прежнему не сулило ничего хорошего.
На великого князя не было надежды: он потерпел неудачу в споре с Москвой и Тверью, ослабел, притих. Не до Федора было теперь Андрею Александровичу, самому бы уцелеть.
Но самый тяжкий удар подстерег Федора с неожиданной стороны. Племянник Александр Глебович выгнал из Смоленска наместника Артемия. Кончились смоленские дани, кое-как питавшие княжескую казну. Артемий прискакал в Ярославль сам-третий. Тиуны его, мытники, дружинники, и даже холопы остались служить новому смоленскому князю Александру Глебовичу. Злорадно шептались ярославские бояре по своим дворам: «Федора и отчая земля отринула. Не зазорно ли нам такого князя терпеть?»
Князь Федор начал готовиться к походу на мятежный Смоленск. Он понимал, что не об одном Смоленске идет речь — о Ярославле тоже. Неудачи не должно быть. Неудача — конец всему…
Медленно, трудно собиралось войско.
Бояре тайком разъезжались по дальним вотчинам, где их не могли отыскать княжеские гонцы, прятали молодых мужиков, годных для ополчения. Посадские старосты до хрипоты спорили о числе городских ратников. Великий князь Андрей, к которому поехало ярославское посольство за помощью, отвечал уклончиво, жаловался на оскудение своей земли от мора. Великокняжеские полки так и не присоединились к Федору. Только из Городца, отчины Андрея, пришел полк. Воины в городецком полку были злые, опытные. Почувствовав в руках такую силу, князь Федор увереннее заговорил с ярославцами. Войско для смоленского похода все-таки удалось собрать.
В июле — месяце-сенозорнике, месяце-страднике — на самой макушке лета, князь Федор Ростиславич двинулся к Смоленску. Самым подходящим для похода было это время. Надежнее многочисленных полков хранили Смоленское княжество от врагов непроходимые болота-мохи, которые тянулись на десятки верст, охватывая целые волости — Замошье, Мойшинскую землю. Болота покрывала обильная рыжая плесень — ржа, и многие смоленские городки так и назывались: Ржава, Ржачь, Ржавец. Болота не вымерзали даже зимой, скрывая под хрупким, присыпанным снегом ледком ненасытную черную воду, в которой исчезали без следа и люди, и кони, и целые обозы. Незамерзающие болота соединялись незамерзающими же протоками-крупцами, и горе путнику, который не знал доподлинно неприметных обходных тропинок!
Только в середине лета, в самую сушь, болота и протоки мелели, обнажая тропы и броды. Но тогда Смоленск стерегли от врагов леса.
Леса были везде: на берегах бесчисленных рек, речек и ручьев, вокруг озер, на украинах болотин.
Но не глухим, забытым богом и людьми захолустьем была Смоленская земля, а пересечением древних торговых путей. Здесь сближались истоки великих русских рек Днепра, Волги, Двины. Сближались и соединялись воедино протоками, малыми реками и волоками. Через свои притоки тянулись к Смоленску и рязанская река Ока, и новгородская Ловать, питавшая лесными водами озеро Ильмень.
Реки были богатством и бедой древнего русского города Смоленска. По рекам приплывали к городу мирные струги купцов и хищные воинские ладьи завоевателей. От торговли Смоленск обогащался и обрастал многолюдными посадами, а врагов встречал крепкими полками и боевыми башнями. Посадские люди Смоленска быстро собирались со своими чадами и домочадцами на Гору, под защиту крепостных стен, без сожаления оставляя дворы свои на поток и разорение. Знали: если выстоит сам град Смоленск, будут и новые дворы, и зажиток к ним.
Безлюдье и настороженная тишина встретила ратников князя Федора Ростиславича, когда они высадились с ладей у Крылошовского конца города. Ветер гнал по пустым улицам клубы пыли. Жалостно поскрипывали двери покинутых изб. В клетях и амбарах — чисто, хоть шаром покати, одни мыши в углах тоскуют. На церковных дверях пудовые замки. А деревянных храмов на смоленском посаде было много, чуть не на каждом углу. Ярославские ратники нерешительно стягивали с голов шлемы, крестились на иконы, прибитые над церковными дверями. «Господи, спаси нас и помилуй — не по своей воле сюда пришли!»
Княжеская дружина и городецкий полк высадились на берег в другом месте, возле пристаней торговой Смядынской бухты.
Федору Ростиславичу подвели коня.
— Пошли гонцов на другие посады, чтобы не жгли дворы и храмы не разбивали, — приказал Федор воеводе Василию Шее. — Не в чужой город входим — в свою отчину!
— Уже наказывал всем, чтоб держали себя бережно, — недовольно скривился воевода.
— А ты еще раз напомни. Люди-то с нами разные!
Несколько дружинников, нахлестывая коней, скрылись в посадских улицах.