Русско-украинский исторический разговорник. Опыты общей истории
Шрифт:
С одной стороны, летописцы отмечали особую набожность князя.
В ход шли и подробные описания роскошных храмов, построенных по приказанию князя во Владимире и его окрестностях, и рассказы об основании им новых монастырей, и о щедрых пожалованиях «черньцемь и черницамъ, и убогымъ, и всякому чину», и о регулярных раздачах милостыни больным и обездоленным, и рассказы о ночных бдениях Андрея, когда он подолгу молился в храме, «смиряя образъ свои скрушеномь сердцемъ и уздыханье от сердца износя, и слезы от очью испущая, покаянье Давидово приимая, плачася о грисехь своихъ, възлюбивъ нетлененая паче тленьныхъ и небесная паче времененыхъ и царство съ святыми у Вседержителя Бога паче притекущаго сего царьства земльного, и всею добродетелью бе украшенъ, вторыи мудрыи Соломонъ бяшеть же».
Именно он был инициатором установления на Руси новых государственных праздников – Спаса (1 августа) и Покрова (1 октября). По распоряжению и при самом деятельном участии
С другой стороны, всячески демонстрируя свою набожность, Андрей самым бесцеремонным образом пытался поставить церковь под свой контроль. И все это делалось с одной целью – укрепить любой ценой собственную власть. Такие попытки вызвали резкую реакцию со стороны высших православных иерархов, вплоть до константинопольского патриарха Луки Хризоверга.
Например, тот же самый Леонтий Ростовский дважды изгонялся князем. Причиной тому, видимо, были попытки Андрея отделиться от киевской митрополии, чего не хотели древнерусские иерархи, в том числе Леонтий. Андрей Юрьевич задумал учредить свою митрополичью кафедру. На нее он хотел возвести своего любимца Федорца, личность которого весьма сомнительна.
Вот, что пишет о нем летописец под 1172 годом: «Изъгна Богъ и святая Богородица Володимирьская злаго и пронырьливаго, и гордаго лестьця лживаго владыку Федорьца из Володимиря от святое Богородици церкви Златоверхои. И о тои вся земля Ростовьская не въсхоте благословения, удалися от него. И тако и сьи нечьтивыи не въсхоте послушати хрестолюбиваго князя Андрея, велящю ему ити ставиться къ митрополиту Киеву, не въсхоте. Паче же Богу не хотящю его и святое Богородици извьрже его изъ земли Ростовьское. Богъ, бо егда хочеть показнити человка, отиметь о него умъ. Тако же и надъ симъ сътвори Богъ, отя у него умъ. Князю же о немъ добро мыслящю и добра хотя ему. Сь же не токмо не въсхоте поставления от митрополита, но и церкви вси Володимири затвори и ключе церквьныя взя. И не бы звонения, ни пения по всему граду. И въ зборнеи церкви, в неиже чюдотвореная Мати Божия… и ту церковь дьрьзну затворити. И тако Бога разъгневи и святую Богородицю. Томъ бо дьни изъгнанъ бысть месяца мая въ 8 день, на память святаго Ивана Богословьца. Много пострадаша человеци от него въ держание его: и селъ изнебыша, оружья и конь, друзии же роботы добыша, заточенья же и грабления – не токмо простьцемъ, но и мнихомъ, игуменомъ и ереемъ. Безъмилоствъ сыи мучитель другымъ человеком головы порезывая и бороды, а другымъ очи выжигаше и языкы вырезывая, другыя же распиная по стене и муча немилостивне, хотя въсхытити от всих имение имения. Бо не бе сыть, яко адъ».
Трудно, однако, представить, что все перечисленные летописцем безобразия творились без ведома (не говоря уже, вопреки воле) Андрея Боголюбского: Федорец – его ставленник.
Дело кончилось тем, что по настоянию Луки Хризоверга Андрей был вынужден отказаться от своих далеко идущих планов. Похвалив князя за усердие к Церкви, константинопольский патриарх разрешил перенести резиденцию епископа из Ростова во Владимир, ближе к княжескому двору. За это князь был вынужден вернуть Леонтия (который при этом был возведен в сан архиепископа) на кафедру, а Федорца отправить в Киев, на митрополичий суд. Там тот был осужден и казнен на Песьем острове: «тамо его осекоша, и языка урезаша, яко злодею еретику, и руку правую отсекоша и очи ему выняша, зане хулу измолви на святую Богородицю».
Возможно, все это и стало причиной того, что Андрей Боголюбский очень поздно, скорее всего не раньше XVII века, был канонизирован как общерусский святой…
Впрочем, все эти перипетии оказались на руку киевским митрополитам: в их титуле после неудачной попытки разделить митрополии появилось маленькое, но немаловажное дополнение, впервые фиксируемое на печати Константина II (ум. 1169): «митрополит всея Руси» – вместо прежнего «митрополит Руси».
Решив политические проблемы в Ростово-Суздальской земле, Андрей Боголюбский обратил свои взоры на юг и на север. В 1169–1170 годах ему удалось временно подчинить своей власти Киев и Новгород. В древней столице Руси он посадил своего младшего брата Глеба, а в Новгород отправил «подручного» – князя Рюрика Ростиславича. После смерти Глеба Юрьевича Андрей назначил на киевский престол своего племянника, смоленского князя Романа Ростиславича, а его младших братьев, Давида и Романа, посадил в Вышгород и Белгород. Однако братья Ростиславичи вскоре перестали подчиняться своему властолюбивому дядюшке, обиженные тем, что он и с ними обращался как с «подручниками».
Тогда-то и состоялся знаменитый поход на Киев (1173), в котором, по свидетельству летописи, приняли участие ростовцы, суздальцы, владимирцы, переяславцы, белозерцы, муромцы, новгородцы и рязанцы. К ним присоединились дружины полоцкого, туровского, пинского, городеньского, черниговского, новгород-северского, путивльского, курского, переяславль-русского, торческого и смоленского князей.
В XIX веке, когда вместо историй государств стали писать истории народов, началась национализация истории Киевской Руси. На восточноевропейском пространстве «оказалось» несколько этносов, желавших иметь собственные непересекающиеся истории, а Русь была вроде как одна. Этот «пирог» надо было разделить, хотя, как резать и на какие порции, было не совсем ясно. С середины XIX века разгорелись знаменитые споры о том, кто жил в древнем Киеве: великороссы или малороссы (украинцы). Ученые и публицисты пытались найти связь культурных и политических явлений с чертами той или иной «народной физиономии» – конструируемым «национальным характером». К примеру, краткость и сухую фактографичность новгородской летописи объясняли угрюмым характером северян. Напротив, более красочное и велеречивое киевское и галицко-волынское летописание связывали с особенностями живой натуры южан.
Точно так же в княжеских усобицах видели столкновения земель, а точнее населяющих их этнических общностей. В событиях древнерусской истории старались разглядеть истоки тенденций развития будущих восточноевропейских государств и народов. Во мнимом самовластии Андрея Боголюбского усматривали зачатки будущего московского самодержавия. В не менее мнимом вечевом и «федеративном» укладе южнорусских земель видели черты, якобы присущие малороссийской (украинской) истории. В целом на Киевскую Русь накладывали этническую карту XIX века. В результате в конфликтах, где по разные стороны оказывались суздальские и киевские князья, можно было подозревать российско-украинскую вражду.
Едва ли не самым болезненным в исторических спорах был вопрос о преемственности Киев – Владимир. Традиционная для российской историографии концепция зазвучала по-новому с точки зрения национальных историй. Если преемственность была, значит древний Киев был великорусским. Этот взгляд, связанный с именем Михаила Погодина, был неприемлем для украинской историографии. Если же Киев был малорусским, то это не преемственность, а враждебный разрыв, более того – унижение Киева Владимиром (читай: русскими украинцев). Соответственно нужно было как-то спасать ситуацию. Михаил Грушевский дал рецепт: горечь от разрыва с Владимиром он компенсировал идеей о преемственности Киев – Галич. Старая концепция московских исторических текстов получала зеркальное (украинское) отражение.
При всей кажущейся современному читателю естественности этих построений надо подчеркнуть: ничего общего со средневековой реальностью они не имеют. В том смысле, что вся система категорий здесь анахронична. В частности, совершенно не естественным является национальное прочитывание междукняжеских (именно так, а не межэтнических) отношений в Киевской Руси. Сама же «историческая преемственность» является абстракцией.
В XII веке выбор «Киев или Владимир?» не стоял. Несмотря на заклинания старых российских историков, никаких свидетельств «перенесения столицы» из Киева во Владимир и «унижения» Киева нет. Город оставался старейшим столом Руси, обладать которым князья стремились еще и накануне 1240 года. 1169 год не выглядит в наших источниках фатальным рубежом. В Киеве поменялся князь. Вместо Мстислава Изяславича в нем сел Глеб Юрьевич, переяславский (тоже «южный») князь, брат Андрея Боголюбского. Но почему не сам Андрей? В его действиях необычным было только одно. Будучи с некоторого времени генеалогически (и физически) старшим в родне, он мог претендовать на главенство в клане Мономаховичей, что собственно и делал. Он пытался влиять на то, кто сядет в Киеве и будет контролировать Новгород. Но при этом Андрей отказался от личных претензий на Киев и сосредоточился на обустройстве своей Суздальской земли. Возможно, пример отца – Юрия Долгорукого, всю жизнь боровшегося за Киев, три раза занимавшего его и подозрительно умершего в нем (отравлен?), повлиял на поведение Андрея.
Могут спросить: а что же тогда означает разгром Киева Андреем Боголюбским в 1169 году? Примечательно, что, интерпретируя его по-разному, украинская и российская национальные истории принимали реальность этого события.
Верно ли утверждение: «Андрей Боголюбский взял Киев»? Короткий ответ: нет. Поясним. В научной литературе неоднократно указывалось, что в 1169 году на Киев шли войска не столько Андрея, сколько союзных князей. Под Киевом были представлены силы большинства потомков Владимира Мономаха – этот клан был ведущим на Руси того времени. Киевский князь Мстислав Изяславич был как раз тем членом клана, который оказался в меньшинстве. Также к Киеву пришли князья черниговской линии Рюриковичей (Ольговичи). В целом под Киевом собрались контингенты из Смоленской, Черниговской, Ростово-Суздальской, Переяславской, Муромо-Рязанской и Полоцкой земель. Примечательно, что Андрей Боголюбский в походе не участвовал. Он лишь отправил сына Мстислава. Более того, против союзников на стороне киевского князя выступал родной брат Андрея Михаил.