Русское родноверие. Неоязычество и национализм в современной России

Обложка: Антон Бизяев

Неоязычество – это сравнительно новое явление западной культуры, которое пришло в Россию тридцать-сорок лет назад и расцвело в 1990-е гг. Оно ставит перед собой несколько задач, порожденных современным состоянием общества, – экологические, социальные, этнонациональные, психотерапевтические и в целом здравоохранительные. Варварское уничтожение природной среды, ее загрязнение в результате хищнического освоения природных ресурсов вызывает у людей протест и стремление к охране дикой природы. Впрочем, сама по себе жизнь в перенаселенных городах (в «каменных джунглях») порой заставляет людей идеализировать «природную идиллию», создает неутолимое желание проводить как можно больше времени за городом и порождает поистине религиозное чувство при общении с миром живой природы. Атомизация, свойственная современному урбанизированному обществу, в свою

очередь вызывает потребность в тесном неформальном общении, в простых человеческих взаимоотношениях, не отягощенных конъюнктурой и коррупцией. Это становится основой для создания «вторичных общин», скрепленных личной дружбой и общими духовными запросами. Еще одной причиной рассматриваемого явления служит упадок и исчезновение народной культуры, гибнущей под нивелирующим катком модернизации и, в еще большей мере, в условиях глобализации. В этом контексте у людей возникает тревога по поводу своей этнокультурной безопасности, страх раствориться в чуждой среде и, что еще хуже, оказаться во власти неких «чужаков». Отсюда рост популярности этнонационализма, который иной раз для укрепления групповой сплоченности прибегает к религиозным ресурсам и пытается создавать «этническую религию», опирающуюся на языческое наследие. Наконец, бесконечные тяжелые стрессы, порождаемые напряженным ритмом современной жизни, вызывают потребность в обретении душевной гармонии, чему и способствуют психотехники, предлагаемые людям новой религиозностью. В то же время разочарование в возможностях современной медицины, а порой и ее дороговизна заставляют некоторых людей искать иные способы для укрепления или поправки здоровья. Отсюда интерес к «народной медицине», популярность «народных целителей» и новый ажиотаж вокруг колдовства и магии.

Специалисты затрудняются определить нижний хронологический рубеж неоязычества. Английские и американские ученые обычно указывают на 1940-е гг., когда появилась Уикка, или современное языческое колдовство. В США это учение попало в 1960-е гг. и обрело популярность на волне протестных движений второй половины 1960-х – начала 1970-х гг. Немецкие ученые копают глубже и находят первые неоязыческие организации в Германии начала XX в. Некоторые авторы ищут корни современного западного неоязычества в оккультном Ордене Золотой Зари, действовавшем в Англии в конце XIX в. Однако идеологические сдвиги, создавшие питательную среду для неоязычества, происходили столетием раньше, когда романтики отказались от космополитических ценностей эпохи Просвещения в пользу родных культурных традиций. Стремление к целостному мировосприятию, основанному полностью на местной этнической культуре, рано или поздно должно было породить сомнения в ценности доминирующей универсальной религии. Так оно и вышло. Уже Гегель и Шопенгауэр в недоумении задавали один и тот же вопрос – почему немцы, обладая богатой фольклорной традицией, должны были заучивать мифы чужой заморской страны, пренебрегая наследием своих далеких предков. Надо ли говорить, что постановка проблемы в такой форме оказалась возможной только после того, как мыслители эпохи Просвещения расшатали самые основы христианства?

Однако христианская вера была еще сильна, и первым побуждением немецких национально ориентированных мыслителей была германизация самого христианства. Такой путь был тем соблазнительнее, что его открыл еще Мартин Лютер. В начале XIX в. немецкий философ Фихте задался вопросом о национальности Иисуса Христа, а в конце века в окружении композитора Рихарда Вагнера уже знали ответ на него – Иисус Христос был «арийцем из Галилеи». Этот миф был растиражирован зятем Вагнера, классиком европейского антисемитизма Хьюстоном Чемберленом, и с тех пор вошел в золотой фонд антисемитской мифологии. Наибольший вклад в германизацию христианства сделал немецкий философ Пауль де Лагарде, выступивший в 1878 г. с программной статьей «Религия будущего». Он объявил римско-католическую церковь тормозом для германской нации, чье дальнейшее развитие якобы требовало введения истинно национальной религии, пропитанной германским духом.

Правда, само по себе «германское христианство» не могло удовлетворить национальное самолюбие, и Вагнер был, пожалуй, самой крупной фигурой в кайзеровской Германии, кто своими талантливо написанными операми открывал немцам мир тевтонских богов и героев. Легендарная жизнь древних предков привлекала людей своей простотой и героикой, суровыми нравами и возвышенными идеалами, бескорыстной дружбой и бескомпромиссной борьбой с врагами. Все это выглядело соблазнительным на фоне тяжелых социальных потрясений, вызванных быстрой индустриализацией и первоначальным накоплением капитала в Германии последней четверти XIX в. В этих условиях оживилась тяга людей «назад к природе», породившая целый ряд экологических и социально-политических движений, в контексте которых немалую роль играла и «новая религиозность», представленная, с одной стороной, эзотерикой, с другой, неоязычеством.

Вспыхнувший на рубеже XIX–XX вв. интерес европейской творческой интеллигенции к культурным истокам, уходившим в раннее Средневековье и даже в первобытную древность, породил тогда немало шедевров искусства. Краешком это задело и Россию, отразившись в творчестве поэта Сергея Городецкого («Перун»), художников Михаила Врубеля («Пан») и Николая Рериха, скульптора Сергея Коненкова («Стрибог») и композитора Игоря Стравинского («Весна священная»). Примечательно, что в России интерес к языческому прошлому просыпался одновременно с формированием русского политического национализма. Однако оба движения не получили развития и были сметены революционной волной 1917 г., определившей совершенно иные приоритеты.

Затем такие настроения в течение десятилетий поддерживались в узких кругах эмиграции, пока новые тектонические социально-политические сдвиги конца 1980-х гг. не открыли им путь назад в Россию. И в этих условиях национализм и неоязычество снова шли рука об руку, причем многие из неоязыческих общин первого поколения были резко политизированы и религия служила им скорее средством, чем самоцелью.

Сегодня неоязычество являет собой своеобразный ответ на неутешительные итоги модернизации: индустриальный рывок привел к чудовищному загрязнению окружающей природной среды, урбанизация создает небывалые скопления людей, чреватые повышенной социальной конфликтностью, демократия плохо работает и нередко порождает невероятную коррупцию, безбрежная свобода ведет к безответственности и упадку нравов, засилье монотеистических религий покушается на культурное многообразие мира, и т. д. В ответ на все это язычники предлагают вернуться к природе и сельской идиллии, к «простой и здоровой жизни», что якобы способно моментально вылечить язвы современного общества.

Однако имеется ли «гармония в природе»? Мир природы беспощаден, он не знает жалости, ему чужды понятия демократии и равенства. Там постоянно идет борьба за существование, в которой побеждает сильнейший. Поэтому призывы к возвращению к природе фактически подпитывают социо-дарвинизм, и вовсе не случайно у язычников популярны расовые взгляды. Не следует забывать, что в недавнем прошлом лозунг «жить в гармонии с природой» был более всего популярен именно в нацистской Германии, где впервые в Европе были приняты детально разработанные природоохранные законы. Однако при этом забота о пташках и травках сочеталась там с бесчеловечным отношением к людям, которые истреблялись в массовом порядке – вначале речь шла о неизлечимо больных и инвалидах, затем о «чужаках», которым в «природной идиллии», создаваемой нацистами, места не было.

Не случайно и то, что многие язычники отвергают демократию и мечтают о социальной иерархии. Их идеалом является жестко стратифицированное общество с сильной элитой, возглавляемой могущественным вождем. Примечательно, что сторонники таких взглядов видят будущее свое и своих детей именно в составе элиты и с презрением относятся к «народу», хотя и пытаются говорить от его имени. Мало того, в их лексике отсутствует термин «человечество». Зато они оперируют понятиями «рода», «народа» и «расы», вынося остальную часть человечества за скобки. Все другие для них – нечто низшее, или, во всяком случае, абсолютно «чуждое», чего следует либо вовсе избегать, либо использовать в качестве эксплуатируемой рабочей силы. Примечательно, что грандиозный миф о прошлом, создаваемый языческими идеологами, повествует только о «русских», «славянах» или «арийцах». И, хотя эти герои совершают путешествия, опоясывающие едва ли не весь Земной шар, достойного места для других народов в этой картине мира, как правило, не находится. Значение имеют только «русские», «славяно-арии» и огромная территория, предназначенная для их культуротворческой и цивилизаторской деятельности. «Другие» выглядят единой нерасчлененной бессловесной массой, которую надлежит «окультуривать» и «цивилизовать». Особняком стоят враги, строящие «арийцам» и «славянам» бесконечные козни и пользующиеся их «наивностью», чтобы перехватить инициативу и завоевать власть над миром. Тем самым, этот «языческий национализм» вовсе не жаждет ограничить себя строительством национального государства в пределах заданной территории, а претендует на мировое господство, выказывая свои имперские замашки. Иными словами, в такой парадигме изоляционизм самым странным образом уживается с универсализмом. Многие язычники даже не задумываются об этом парадоксе. Но в работах некоторых идеологов он находит весьма своеобразное решение: речь идет о территории, а вовсе не о населяющих ее народах. Поэтому последние фактически игнорируются, и в случае реализации политической программы, выдвигаемой рядом неоязыческих политиков, такие народы ждет незавидная участь.

Обнародование подобного рода взглядов не могло не породить тревоги у людей, разделяющих ценности демократии и проявляющих заботу о межэтническом мире. Поэтому вовсе не случайно первыми о русском неоязыческом движении заговорили правозащитники. Их внимание привлекали прежде всего политические программы и памфлеты многочисленных карликовых неоязыческих партий, широко распространявшиеся малотиражными изданиями в 1990-х гг. и знакомившие общественность с ксенофобскими и шовинистическими лозунгами.

Второе поколение неоязыческих общин, вышедшее на сцену во второй половине 1990-х гг., отличалось большим многообразием – теперь политические задачи в разном соотношении сочетались с экологическими и сугубо религиозными. Для некоторых общин экологические и религиозные аспекты движения представлялись не в пример более важными, чем политические. При этом одни делали акцент на экологическом мировоззрении, другие уделяли особое внимание формированию обрядности. Впрочем, резких границ между общинами, как правило, не возникало. Отличаясь малочисленностью, они были заинтересованы в своем пополнении новыми членами – поэтому допускался свободный перелив людских ресурсов, и некоторые неоязычники ухитрялись в течение короткого времени сменить членство в нескольких общинах. Кроме того, подавляющая часть таких язычников отличались молодостью, и это тоже способствовало высокой динамике движения и появлению инноваций.