Русы от Волги до Дуная

Серяков Михаил Леонидович

Нет полной ясности и в вопросе о времени переселения мадьяр на свою новую родину. Следует отметить, что некоторые источники упоминают более раннюю, по сравнению с древнерусской летописью или даже венгерской хроникой, дату появления венгров в Европе. Продолжатель Георгия Амартола отмечает присутствие венгров на Дунае уже в конце 830-х гг. «Бертинские анналы» под 862 г. сообщают, что неведомый дотоле народ угров совершил опустошительный набег на владения Людовика Немецкого⁷¹. М.К. Юрасов полагает, что первым упоминанием о венграх в Причерноморье являются косвенные данные об их участии в конфликте 811 г. между византийцами и болгарами⁷². Следует отметить, что ряд современных исследователей связывает именно с появлением венгров в Европе указание тех же самых Бертинских анналов от 839 г. о послах кагана росов к византийскому императору, речь о которых пойдет ниже, которые не могли безопасно вернуться к себе домой, «так как путь, которым они прибыли к нему в Константинополь, пролегал по землям варварских и в своей чрезвычайно дикости исключительно свирепых народов». Наконец, в 881 г. венгры воюют под стенами Вены против франков на стороне моравского князя Святоплука⁷³.

В любом случае из отечественной летописи следует, что Карпатский регион был подчинен киевскими князьями позднее переселения венгров на запад. Хоть хорваты и дулебы и участвовали в походе Олега на Константинополь в 907 г., летописец ничего не говорит об их подчинении великому князю, из чего можно сделать вывод, что они присоединились к походу не в качестве подвластных племен, а как союзники. Согласно летописи, в момент перехода венгров через Карпаты на юге Олегу подчинялись лишь поляне, древляне, северяне и радимичи. В последующих походах на Византию его преемников эти племена уже не участвовали. Лишь в 981 г. летописец сообщает, что Владимир пошел на поляков и захватил их города Перемышль, Червен и другие, «которые и доныне под Русью». В 1018 г. Ярослав выходит навстречу польскому войску Болеслава к Волыню, а противники становятся по обеим берегам Буга. Первоначально война была неудачной для Ярослава, в результате чего спорные города оказались под властью Польши. Окончательно Червенские города удалось вернуть лишь в 1031 г. в результате похода объединенных сил Ярослава и Мстислава на запад. Согласно мнению А.Н. Насонова, Прикарпатье не входило в состав Русской земли в «узком смысле» слова. Однако, когда сравнительно недавно В.А. Кучкин повторно проанализировал летописные тексты, он пришел к выводу, что в ее состав в интересующем нас регионе все-таки входили города Бужск в верховьях Западного Буга, Шумеск, Тихомль, Выгожев, Гнойница в бассейне верхнего течения Горыни, Божский и Межибожье в бассейне Южного Буга, Котельница в междуречье Южного Буга и Тетерева. По его мнению, древняя Русская земля простиралась в широтном направлении, на западе подходя к Карпатам и польским землям⁷⁴. Хоть В.В. Седов и посчитал подобное расширение границ «Русской земли» в узком смысле на запад «весьма и весьма сомнительным», он, не оспаривая точности приводимого летописного текста, считал, что данные города относились к Русской земли в широком смысле этого слова. В.А. Кучкин отмечал, что подобное расширение Русской земли на запад объясняет упоминание Константином Багрянородным подчиненных Руси ленндзанинов, то есть поляков, которые рубят в своих горах однодревки, которые потом переправляют в Киев. Данное свидетельство византийского императора, достаточно подробно описавшего полюдье русов, которое не охватывало Карпатский регион, всегда вызывало недоумение у исследователей, однако становится понятным, если мы примем гипотезу о том, что на западе «Русская земля» в узком смысле простиралась до границ с Польшей. От себя добавим, что каких-то росов по соседству с поляками фиксирует и еще один достаточно ранний источник. Речь идет о «Баварском географе», составленном до 821 г. С одной стороны, он знает руссов (Ruzzi) по соседству с хазарами, но, с другой стороны, упоминает еще пять племен, вторая часть которых содержит корень roz-рос, но их локализация затруднена. Весьма показательно, что одно из этих племен упомянуто рядом с лендицами, название которых родственно древнерусскому названию поляков ляхъ: «Хосиросы имеют 250 городов. Лендицы имеют 98 городов»⁷⁵. По всей видимости, хосиросы являются искаженным названием населения Карпатской Руси. Однако приведенные выше данные ал-Хорезми свидетельствуют в пользу того, что Карпаты рассматривались как Русская гора еще до образования единого Древнерусского государства, и, следовательно, мысль о том, что по крайней мере часть Прикарпатского региона также называлась Русью до 981 г., не следует отвергать с порога.

О том, что границы этой Карпатской Руси могли еще дальше простираться на запад, свидетельствует «Дагоме юдекс» – грамота, которой польский князь Мешко I около 990 г. передавал римскому папе Иоанну XV часть своих владений, границы которых очерчивались так: «С одной стороны начинается Длинное (Балтийское. – М.С.) море, граница с Пруссией – до места по имени Русь, а граница Руси тянется до Кракова, а от того Кракова – до реки Одер…»⁷⁶ А.В. Лонгинов приводит более поздние польские источники, также отмечающие примерно такую же границу: «Мы имеем несомненные исторические указания на то, что русинская народность значительно оттеснена была на восток от Вислы. Иоанн Кразинский, уставщик и каноник в Кракове и Гнезне (1612 г.), называя Червонную Русь Роксоланией, говорит, что она заключает в себе области: Львовскую, Люлинскую, Белзскую, Подляхию, Волынь и проч., доходит до Карпатских гор, начинаясь недалеко от города Кракова. Географ Старовольский (1656 г.) запандую границу Червоно-русской народности проводит по рекам Вислоке и Вепрю»⁷⁷. Примерно такое же представление о крайней западной границе было сформулировано в универсале Богдана Хмельницкого 1648 г.: «Ляхи… покорили ослабших киевских Острожских и других истинных природных наших князей, и наши исконные земли и провинции Сарматийския, казакорусския от Подоля у Волох по Вислу и аж до самого Вильня и Смоленска… в поименованных землях и провинциях наших Русских славное имя наше козацкое уничтожили…» Представление о Висле как о границе с Польшей отразилось и в казацком фольклоре. Одна песня заканчивается словами: «Ну-те, козаки, теперь скачите, беритесь в боки, – загнали мы ляхов даже за Вислу». В другой думе поляк, пораженный казаком, говорит: «О, лучше бы мои глаза стали на затылке, чтоб я мог из-за Вислы глядеть позади себя в Украйну»⁷⁸. Подобные представления встречаются не только в устном фольклоре, но и в памятниках письменности. Так, текст 1648 г. отмечает: «Извоевали козаки полшу. Почали палити варишi и села от рки Днпра от славного вариша Киева и ляхов истинати и Руснаков аж до рки Висли»⁷⁹. Помимо этого еще в 1880 г. А.И. Добрянский привел целый ряд средневековых источников, указывавших на то, что некоторые города на востоке Польши также воспринимались как русские⁸⁰. В уже упоминавшемся выше «Списке русских городов дальних и ближних» в Воскресенской летописи выделен отдельный раздел: «А се Польскыи грады: Камень, Иловечь, Бряславль, Соколец, Звенигородъ, Черкасы, Черненъ, Новый городокъ, Венича, Скала, Бакота»⁸¹. Когда Люблинская земля отошла от Польши в 1244 или 1245 г., то любусский епископ, получивший польский город Опатов, с этого времени стал называться русским епископом⁸². В советское время В.П. Шушарин отмечал, что на территории Словакии еще в XIX в. насчитывалось сорок шесть названий, производных от слова «Русь» и еще двадцать четыре на территории Закарпатья. Все эти факты показывают, что вопросы о границах Карпатской Руси, равно как и о том, являлась она самостоятельной Русью или в древности являлась частью «Русской земли» в узком смысле, определяемой по данным отечественных летописей, требуют дополнительного изучения.

Некоторые данные позволяют предположить достаточно раннее проникновение христианства в Карпатскую Русь. В сравнительно недавно опубликованной П. Шрайнером византийской рукописи ХV в., восходящей к тексту Х в., отмечалось, что «в правление Василия Македонянина, в 6390 г. (881/82 гг. – М.С.), был крещен народ Русь». Поскольку крещение русов при Аскольде и Дире произошло в 860 г., а в 882 г. Киев захватывает Вещий Олег, само прозвище которого указывало на языческие представления, ни о каком крещении Поднепровской Руси в указанное рукописью время говорить не приходится. Однако о крещении какой-то части «народа рос» именно в царствование Василия I Македонянина (867–886) говорит и Иоанн Скилица, а также Продолжатель Феофана. Чтобы объяснить это явное несоответствие данным древнерусского летописания, М.В. Бибиков предположил, что византийский хронист совместил две даты – крещение Руси и смерть Аскольда и Дира. Более обоснованным на этом фоне выглядит предположение М.К. Юрасова, который отнес известие о крещении Руси в 881/82 г. не к Киеву, а к Прикарпатской Руси. Опираясь на данные Жития святого Мефодия о том, что брат создателя славянской азбуки был вызван из Моравии к Василию I около 881 г., этот исследователь предположил такую последовательность событий: «Таким образом, есть основания предполагать, что св. Мефодий в 881–882 гг. совершил путешествие из Моравии в Константинополь и обратно, проходя в том числе через земли, населенные самыми западными группами восточного славянства. Вполне возможно, что во время этого путешествия славянский первоучитель крестил какую-то часть восточнославянского этноса, на которую распространялся этноним “русь”. Поскольку путь Мефодия явно пролегал вдали от Днепровской Руси, скорее всего, новообращенными христианами стали предки современных русинов, причем ими могли быть как жители бассейна Верхней Тисы, так восточнославянское население, проживавшее к северу от Нижнего Дуная – по Пруту и Сирету. Поскольку сведения о крещении “народа рос” содержатся в древней византийской хронике, представляется более вероятным, что эта часть восточного славянства приняла Христову веру во время путешествия Мефодия из Моравии в Константинополь, а не на обратном пути, о чем Мефодий сообщил императору и высшему клиру православной церкви по прибытии в византийскую столицу». С этим предположением вполне соотносится и тот факт, что чешский хронист начала ХIV в. Далимил неожиданно называет Мефодия русином: «Тот архиепископ русин был, мессы славянские служил». На фоне хорошо известных данных о происхождении солунских братьев подобное утверждение выглядит странным, и объяснить слова Далимила пытались различные исследователи. Возможно, одним из наиболее обоснованных является мнение М.К. Юрасова, согласно которому «сохранение в народной памяти средневековых чехов убеждения в том, что св. Мефодий был русином, скорее всего, отражает не только факт крещения соседивших с Великоморавским княжеством предков современных русинов, но и факт сохранения жителями Подкарпатской Руси этой христианской веры с богослужением на славянском языке и славянской азбукой»⁸³.

В пользу версии о крещении русин Мефодием говорят и другие факты. Именно вскоре после его приезда в Константинополь Карпатский регион попадает в сферу внимания высшей светской и церковной власти Византийской империи. Слово «Карпатия» встречается в официальных документах, касающихся организации миссионерства, достаточно рано, начиная с двух эдиктов 889 и 903 гг. императора Льва VI Философа и двух миссионерских хрисовулов 904 и 906 гг. константинопольского патриарха Николая I Мистика⁸⁴. При раскопках недалеко от восточнословацкого поселения Михаловце, находящегося в 30 км от Ужгорода, археологами были обнаружены стены старинной церкви и найдена каменная плита с эпитафией, написанной славянскими буквами⁸⁵.

С другой стороны, когда в 1086 г. чешским светским и церковным властям удалось добиться упразднения Моравской епископии и присоединения ее владений к Пражской, то восточные границы последней в грамоте были обозначены следующим образом: «Отсюда на восток (Пражское епископство) имеет границей реки Буг и Стыр (правый приток Припяти. – М.С.) с городом Краковом и областью, которая называется Ваг…»⁸⁶ Данный документ показывает, что первоначальная территория Моравского епископства охватывала и часть древнерусских земель. В свете идущего из Моравии при Мефодии импульса христианизации Карпатского региона несомненный интерес представляет и рассказ ПВЛ о деятельности апостола Павла: «В Моравъi бо ходiлъ и апслъ Павелъ оучилъ ту. ту бо єсть Илюрикъ. єгоже дошед апслъ Павелъ тоу бо бша Словене первоє тмже и Словеньску язьiкоу оучитель єс Павелъ. негоже язьiка и мьi єсмо Роус. тмъж и нам Роус оучитель ес Павелъ. понеж оучил єс. язьiкъ Словескъ. и поставилъ єс єпспа. и намсника въ себ Андроника Словеньскоу язьiку. а Словеньскыи язьiкъ и Роускыи дно єс»⁸⁷ – «К моравам же ходил и апостол Павел и учил там; там же находится и Иллирия, до которой доходил апостол Павел и где первоначально жили славяне. Поэтому учитель славян – Павел, из тех же славян – и мы, русь; поэтому и нам, руси, учитель апостол Павел, так как учил славянский народ и поставил по себе у славян епископом и наместником Андроника. А славянский народ и русский един». Как видим, данный фрагмент отечественного летописания связывает воедино Моравию, Иллирию и Русь в контексте проповеди христианства Павлом. Следует отметить, что и такой крупный дореволюционный исследователь истории Русской церкви, как Е. Голубинский, также полагал, что русские, жившие по ту сторону Карпат под властью венгров, были крещены на целое столетие раньше киевских русов и именно у них Владимир мог взять священников для массового обращения в христианство своего народа⁸⁸.

Однако с территории Карпатской Руси происходит один уникальный артефакт, позволяющий хотя бы частично реконструировать и языческие представления жителей этого региона о происхождении княжеской власти. Обнаружен он был на территории распространения пшеворской культуры. Различные археологи соотносили ее то с германцами, то со славянами, то с кельтами. В настоящее время среди специалистов преобладает мнение о полиэтничном составе данной культуры, причем восточный ее ареал связывают со славянами. Так, В.В. Седов соотнес висленский регион пшеворской культуры римского времени со склавенами, упоминаемыми готским историком Иорданом⁸⁹. Б.В. Магомедов вслед за другими исследователями видит в восточной периферии пшеворской культуры на Западной Волыни и Поднестровье венедов – другую группу ранних славян⁹⁰. Весьма интересно его предположение, что именно с этими археологическими памятниками следует связать сообщение Иордана о победе готов над спалами, которую они одержали по пути к Черному морю. Это вполне согласуется с достаточно давно предложенной славянской этимологией названия спалов от слова исполин. И.П. Русанова отмечала, что постоянный славянский компонент в пшеворской культуре был довольно многочисленным и мало смешивался с другими этническими группами. В верховьях Днестра и на Западной Волыни население пшеворской культуры археологически фиксируется уже со второй половины I в. до н. э. В погребении № 3 из Гринева, расположенном в верховьях Днестра и датируемом I в. н. э., были обнаружены ножны меча с ажурной обкладкой (рис. 6). Особенности захоронения, а также его расположение относительно других привели специалистов к такому выводу: «По количеству погребального инвентаря погребение № 3 не имеет себе равных в пшеворской культуре. Этот факт, а также расположение погребения в центре могильника дают основание предположить, что оно принадлежало местному племенному вождю»⁹¹. Мечи были наиболее дорогим видом оружия и поэтому встречаются в погребениях пшеворской культуры достаточно редко. Здесь же стоимость оружия увеличивалась еще за счет украшения ножен, явно сделанных на заказ. Д.Н. Козак и Р.С. Орлов отмечают, что обнаруженная в погребении № 3 обкладка уникиальна и не имеет себе аналогов в Европе.

Рис. 6. Обкладка ножен меча из Гринева, I в. н. э. Источник: Славяне и их соседи в конце I тысячелетия до н. э. – первой половины I тысячелетия н. э. М., 1993

Сама традиция подобного украшения ножен возможно восходит к кельтской культуре, хоть стиль изображений в ней был иной. Вся композиция состоит из пяти изображений, заключенных в прямоугольные рамки. В верхнем регистре изображен хищник (в различных публикациях он называется то медведем, то волком), терзающий жертву, затем грифон, в центральной части крупные мужская и женская фигуры, ниже баран, поедающий растительность, и в самом последнем вооруженный всадник. Судя по всему, выбор изображений не является случайным, и в своей совокупности они передают некий мифологический сюжет. Поскольку погребение принадлежало вождю, логично предположить, что тот таким образом пожелал запечатлеть в металле миф о происхождении своего рода и не поскупился на затраты ради возможности его зримо демонстрировать соплеменникам. Как непропорционально большой по сравнению с остальными изображениями размер фигур в центре, так и их расположение строго посередине всей композиции подсказывают, что главной сценой является священный брак бога или героя с богиней. Мужчина показан без бороды и усов, изображение его головы аналогично изображению головы всадника в нижнем регистре. По всей видимости, от союза этой пары и вел свою родословную захороненный в Гриневе вождь. Семантика двух соседних изображений рядом со сценой священного брака сомнений также не вызывает: если баран символизировал как плодородие, так и средний, земной уровень мироздания, то грифон обозначал собой небесную сферу. Причину, по которой всадник оказался расположен в самом низу композиции, Д.Н. Козак и Р.С. Орлов попробовали объяснить так: «Мотив борьбы бога-героя с силами хаоса и, как результат, высвобождение плодородия земли и процветание скота – относится к основному космогоническому аспекту индоевропейской мифологической традиции. С этим аспектом связывается изображение барана в окружении растительных побегов. Аграрное благополучие, воплощенное в образе травоядного, непосредственно касается функции героя-всадника, на что может указать растительный побег, опускающийся за его спиной. Предполагаемая семантика связь образов героя-всадника и барана находит параллель в образе фракийского Хероса, в котором четко проступают сочетание военных и аграрных функций»⁹². Хоть исследователи в первую очередь старались объяснить всю композицию, исходя из тех немногочисленных данных, которыми наука располагает о фракийской мифологии, однако в конце концов они были вынуждены признать: «Яркая индивидуальность стилистических особенностей изображений не позволяет отнести ее к кельтскому, гето-фракийскому и тем более к искусству германских племен»⁹³. В этот перечень мифологических образов разных народов, с которыми соотносились изображения на оковке меча, почему-то не попали ни иранские, ни славянские племена, хоть их мифологические представления, как мы сможем убедиться чуть ниже, содержат ничуть не меньше данных для понимания анализируемых сцен.

Что касается ираноязычных кочевников, то вряд ли их влияние на племена восточной части пшеворской культуры было меньшим, чем влияние фракийцев. В Восточно-Европейском регионе образ грифона появляется в результате переднеазиатских походов скифов VII в. до н. э. или их первых контактов с греко-ионийским миром⁹⁴. Соединяющее воедино черты царя зверей и царя пернатых это мифологическое животное достаточно рано стало связываться с царской властью. Согласно описанию Геродота, беломраморные сфинксы и грифоны стояли у дворца скифского царя Скила⁹⁵. В свете нашей темы несомненный интерес представляет скифская золотая диадема из Келермеса VII в. до н. э., которая была украшена спереди головой грифона, а с обруча свисают две цепочки с бараньими головками на концах. Баран в иранской традиции зачастую служил обозначением фарна – мистической сущности, присущей правителям. Поскольку золотая диадема принадлежала явно не рядовому кочевнику, мы видим, что уже с той эпохи оба этих животных становятся одними из символов власти у скифских правителей. С учетом того что обкладка ножен принадлежала пшеворскому вождю, весьма вероятно, что оба животных, расположенных сверху и снизу от сцены священного брака, подчеркивали не столько аграрные, хоть подобная семантика и присутствовует, сколько властные функции потомка этой пары и обладателя меча. Весьма показательно, что баран и грифон в Северном Причерноморье впервые изображаются вместе именно в скифском искусстве, и мы вправе рассматривать обкладку ножен из Гринева в определенной степени как результат влияния данной традиции. Также находится в ней параллель и связи героя с растительностью. Приведенное выше предположение о том, что плодородие земли появляется в результате победы героя над отсутствующими на изображении силами хаоса, является только одним из возможных объяснений данного сюжета. Другое возможное объяснение заключается в том, что правитель уже изначально является носителем плодородия. Рождению основателя Персидской империи Кира предшествовал вещий сон, увиденный его дедом: «Ему приснилось на этот раз, что из чрева его дочери выросла виноградная лоза и эта лоза разрослась затем по всей Азии»⁹⁶. Вновь мы видим параллель из иранских мифологических представлений, свидетельствующую в пользу второго объяснения.

Не меньший интерес представляют и данные славянской традиции. В ней мы также находим примеры восприятия основателя правящей династии как носителя природного изобилия-гобино. Аналогичный вещий сон видит и правитель новгородских словен Гостомысл по поводу потомства его дочери Умилы: «Единою спясчу ему о полудни виде сон, яко из чрева средние дочере его Умилы произрасте древо велико плодовито и покры весь град Великий, от плод же его насысчахуся людие всея земли. Востав же от сна, призва весчуны, да изложат ему сон сей. Они же реша: “От сынов ея имать наследити ему, и земля угобзится княжением его”. И все радовахуся о сем…»⁹⁷ Само слово угобзить происходит от др. – рус. гобино – «изобилие». Как отмечает В.И. Даль, слово угобзити или угобжати означает «одарить», «наделить», «ощедрить», «обогатить», «оплодотворить», «удобрить», «утучнить», приводя также два выражения, показывающие, что еще в ХIХ в. данное понятие употреблялось в интересующем нас контексте: «Угобжать землю» и «Угобзися нива». Когда Пржемыслу, родоначальнику династии чешских князей, сообщили о его избрании, он воткнул в землю палку, которую держал в руке: «А та палка, которая была воткнута Пржемыслом в землю, дала три больших побега; и что еще более удивительно, побеги оказались с листьями и орехами»⁹⁸. В западнославянской традиции мы видим и другие аналогии композиции на оковке ножен. В «Одиссее варяжской Руси» были приведены данные мекленбургской генеалогической традиции, согласно которой онемеченные потомки ободритских князей вели свой род от короля Антюрия, сочетавшегося браком с богиней Сивой. Уже автор XV в. отмечал, что Антюрий поместил на носу корабля, на котором приплыл на территорию современной Северной Германии, голову быка, а на мачту водрузил грифона. Оба этих животных впоследствии вошли в герб мекленбургских герцогов. С другой стороны, при описании идола западнославянского бога Радигоста, который также присутствовал в генеалогии этой династии, достаточно поздний автор Ботон сообщает такую интересную подробность: «Оботритский идол в Мекленбурге, называвшийся Радигостем, держал на груди щит, на щите была (изображена?) черная буйволья голова, в руке был у него молот, на голове птица»⁹⁹. Быка и птицу в родовом святилище правителя Прибалтийской Руси упоминает и скандинавская сага о Боси. Хоть родовая символика пшеворского вождя из Карпат и потомков ободритских князей весьма похожи, между ними есть и различия: если у первого рядом с божественной парой изображен баран и грифон, то у последних – бык и птица, позднее замененная на грифона. Поскольку образ грифона в обеих случаях восходит в конечном итоге к скифской традиции, следует отметить, что в ираноязычной традиции образы барана и быка могли быть взаимозаменяемыми: в Авесте описывается, как бог войны Вэретрагна являлся Заратуштре в разных обличьях, причем во второй раз он появился перед пророком «быком золоторогим», а восьмой раз – «бараном горным диким, прекрасным, круторогим». Поскольку само имя полумифологического предка мекленбургской династии Антюрия было, по всей видимости, образовано от слова тур, культ которого был весьма широко распространен среди западных славян, то именно это животное было изображено на герцогском гербе. С другой стороны, птица, которая была на идоле Радигоста и фигурирует в скандинавской саге, была впоследствии заменена на грифона. Трудно однозначно сказать, повлияли ли идеи, выраженные на оковке ножен из Гринева, на становление герба мекленбургских герцогов, однако немецкий археолог Й. Херрман именно с Прикарпатьем связывает происхождение вильцев, ставших ближайшими соседями ободритов на территории современной Северной Германии: «Путь продвижения вильцев из польских предгорий Карпат и Силезии вниз по Одеру прослеживается в конце VI – начале VII в. по распространению фельдбергской керамики (связанной с южными традициями) и больших племенных городищ»¹⁰⁰. Поскольку другим названием вильцев были велеты-волоты (а в древнерусском языке слово волот также обозначало великана, исполина), то это предположение о Прикарпатье как исходной точке их миграции на запад хорошо согласуется с локализацией в этом же регионе спалов-исполинов Иордана. Если это так, то один из путей проникновения (хоть, возможно, далеко не единственный) образа грифона на побережье Варяжского моря может быть связать с ними. В любом случае мы видим определенное сходство символики между пшеворским вождем с тех земель, где источники впоследствии фиксируют Карпатскую Русь, и правителями варяжской Руси.