RUтопия

Штепа Вадим

Часть 3. ЗЕМЛЯ БЕЛОВОДЬЕ

3.1. Отсутствие Руси

Русь исчезла с лица земли с первыми зарницами татаромосковского ига, с утратой Святой Софии в качестве центрального элемента ее космического социума. С той поры это пространство иногда по инерции так называли, но это была Московия. Святой Руси не может наследовать ни современная Россия, ни современная Украина. Она ушла… И мотив ухода, сказочного исчезновения, отразился в мистических легендах о граде Китеже и дальнем Беловодье…

Дима Лабрадоров. Новая Одиссея

Крайне символичным, хотя мало кем замеченным атрибутом российской «реставрации» первых годов XXI века стало исчезновение слова

«Русь» из нового текста советского гимна. Здесь поневоле признаешь правоту некоторых визионеров, утверждающих, что в СССР, парадоксальным образом, было больше Руси, чем в последовавшей затем «возрожденной России»…

Ибо в действительности Русь — это не какая-то ограниченная историческая реальность, а скорее трансисторический код. Он сочетает в себе языческую пространственную широту, христианскую высоту духовных поисков (отсюда образ «Святой Руси»), а также привнесенный революционной эпохой прорыв в будущее. Проявившись в истории последовательно, сегодня, в эпоху постмодерна, этот триединый код раскрывается во всем синтезе. Но до сих пор пока истолковывается реактивно — либо отрицается полностью, либо его элементы противопоставляются друг другу. Хотя осознать его можно не за счет формальной реставрации того или иного отдельного элемента, но путем актуального проявления самой его целостности.

Русь сегодня нуждается в истолковании как новая утопия, особый, сверхсовременный, глобальный цивилизационный проект. (-> 3–8)

* * *

Исторически Русь и начиналась как глобальная и мультикультурная утопия. Ее рождение носило безусловно трансцендентный характер, уходя в тайну варяжского происхождения. Как сообщает «Повесть временных лет», «от варяг бо прозвашася русью». Варяги — это русский архетип гиперборейцев. (-> 2–1) По данным многих исследователей, первой русской столицей был город Старая Ладога (в шведской транскрипции Альдейгьюборг, в тевтонской — Альтбург). Причина такого многоязычия в том, что в те времена (первые века от Р.Х.) слово «Русь» еще не имело какого-то четкого этнического значения. Слово «варяг» с большой долей вероятности происходит от санскритского (-> 3–5) корня svar — «небо», «солнечный свет». Скорее всего, также и русское слово «север» происходит от svar.

Географически варяги обычно соотносятся со Скандинавией. Любопытный парадокс состоит в том, что эту загадку русского генезиса глубже всего понимают те, кого приземленное «патриотическое» сознание именует «русофобами». Как, к примеру, известная правозащитница Валерия Новодворская:

Скандинавская традиция, традиция свободы, традиция упорства, традиция человеческого достоинства уходит вглубь, как Китеж под воду, надолго. Потом уже начинают бить ручьи, появятся капли, появятся струйки. Она никогда не иссякнет, но она будет уходить в песок. Она перестает быть равноправной по отношению к другим традициям. Она становится подпольной традицией. Лучшая национальная традиция становится традицией подполья. Ее загоняют в подвал, потому что обнаружить ее в себе означает немедленную гибель.

На самом деле «русофобами» следовало бы именовать тех, кто принимает за Русь нынешний статус-кво, тогда как она изначально является именно утопическим проектом. Российский же «патриотизм», с такими его важнейшими атрибутами, как тотальная централизация, изоляционизм, самодовлеющая «сильная власть» и т. п., являет собой скорее все признаки антиутопии. Кстати, у этих «патриотов» совершенно неслучайна неприязнь ко «всяким утопиям».

Несколько веков слово «Русь» обозначало просто вольную дружину северных воинов. Произошедшая позже «славянизация» Руси напоминает ту трансформацию, которую христианство проделало с язычеством, когда многие имена и праздники были не стерты, но переосмыслены, введены в новый контекст. Аналогично трансформировались и сами варяги, породнившись со славянами.

Радзивиловская летопись подчеркивает: «от тех варягов прозвася Новгород». Здесь интересна смысловая последовательность — Новгород, «новый город» — после Альтбурга (Старой Ладоги, Альдейгьюборга), «старого города». Примерно как с Ветхим и Новым Заветами. (-> 2–3) Это весьма таинственная история, здесь множество спорных, хотя и очень символически значимых концепций… Как бы то ни было, именно Новгородская республика становится первым Русским государством. Благодаря ей и складывается знаменитый «путь из варяг в греки» — из Балтийского (Варяжского) моря до Черного — вектор развития русско-славянской цивилизации. Только после того, как новгородским князем Олегом был взят Киев, название «Русь» распространилось на Поднепровье и южных славян.

Однако есть и альтернативная, «более славянская» точка зрения, зафиксированная в самих Новгородских летописях: «Пришедше словене з Дуная и седоша около озера Ладоги и Илмера (Ильменя) и назвашеся своим именем. И сделаша град и нарекоша Новгород». Большинство новгородского населения действительно именовало себя «словенами», а арабские географы той эпохи именовали Новгородские земли «Ас-Славия». (-> 3–4) Мы не намерены выносить здесь каких-то «окончательных суждений», отметим лишь тот бесспорный на наш взгляд факт, что генезис русской цивилизации связан именно с варяжско-славянским синтезом. Это был сетевой синтез варяжского Севера и славянского Юга — без некоего всеподчиняющего пирамидального «Центра». (-> 1–6)

* * *

Употребив по отношению к Новгородской республике термин «государство», следует уточнить, что он имел принципиально иное значение, чем то, что стало пониматься под государством позднее, и скорее соответствовал глокальному (-> 1–8) мировоззрению эпохи постмодерна.

Это обстоятельство подчеркнул Николай Костомаров, описывая визит в тогда еще вольный Новгород послов от московского князя:

Ставши на вече, послы сказали: «Великий князь велел спросить Новгород: какого государства он хочет?» Вече заволновалось: «Мы не хотим никакого государства! Господин Великий Новгород сам себе государь!»

Князь в Новгороде обладал совершенно иным статусом, нежели в Москве. Прежде всего, пост новгородского князя был выборным. Во-вторых, он имел весьма ограниченную власть. Каждый князь после избрания должен был дать особую клятву и подписать договор, в котором он обязывался сохранять новгородские институты и ограничивать свои действия строго определенной сферой полномочий, в основном оборонных. Если же князь пытается их превысить, новгородцы имели право объявить ему «импичмент», или, как они выражались по-русски, «указать ему путь». Этот «путь», кстати, трижды указывали и Александру Невскому — за его постоянное стремление к вассальному союзу с Ордой.

Новгород, в отличие от Киева, не говоря уже о Москве, обладал развитой гражданской демократией. И этим, в сущности, повторял устройство эллинских полисов и скандинавских тингов. Суверенная Новгородская республика являлась не каким то «отклонением» от магистрального развития Русского государства, как это пытаются представить московские евразийцы, но хранителем наиболее чистых русских — и шире — североевропейских и античных традиций. Историк Роман Багдасаров сообщает, что новгородцы, утверждавшие реальное существование земного рая, отличались неудержимой волей к географическим открытиям:

Новгородские мореходы были не менее активны, чем прочие европейцы. Подобно ирландцам (с коими их объединяла общая эмблема — кельтский крест), они осуществляли активную миссионерскую деятельность как на побережье северных морей, так и в глуби материка. В XIV веке новгородские купцы достигали на своих юмах берегов Дании и Фландрии, Англии и Франции. С помощью волжского пути Новгород был связан с мусульманским Востоком и Закавказьем, а через водную магистраль «из варяг в греки» — с Византией. Поистине немереные просторы открывались перед новгородцами на Северо-Востоке, в Заволочье или Двинской земле. Для обозначения этих территорий они использовали символ Китовраса, царя потустороннего пространства.