Рябиновая невеста
Шрифт:
Олинн и Фэда пошептались ещё немного. Вернее, Олинн слушала, а Фэда всё рассказывала о том, как же она счастлива. И Олинн стало даже немного грустно. Упорхнёт из замка Фэда, кто станет петь и играть на тальхарпе*? От кого можно будет услышать рассказы о страшном Яг Морте, или о том, как приходит на Север Бог–Олень в день осеннего равноденствия? Фэда умеет рассказывать эти истории лучше любого скальда, каждый раз приукрашивая их какими-то новыми подробностями.
– Надо и тебе жениха найти, – внезапно произнесла Фэда, как будто устыдившись своего счастья и накрывая
– Да ладно тебе, я не пропаду, – улыбнулась Олинн, – придёт время, найду себе кого–нибудь. А сейчас мне ехать пора.
– Когда оно придёт, твоё время? Тебе уже девятнадцать! Ещё год и всё! — воскликнула Фэда. — Ты вчера не ночевала в замке, а сегодня будешь? Я хотела ещё с тобой поговорить.
– Нет, – Олинн на мгновенье задумалась, – сегодня я тоже, скорее всего, не вернусь, – надо съездить в дальнюю ситту. Проверить, сколько рыбы навялили и накоптили. Пока сухо, надо всех поторопить, а то эйлин Гутхильда будет потом меня ругать. Да и отец писал… Так что я заночую у Тильды в избушке, скорее всего… И она мне обещала ещё кое–какие снадобья…
Олинн чувствовала, как даже краснеет от этих слов. Ложь ведь. И почему ей так стыдно вдруг за то, что она утаивает от Фэды истинную причину? Раньше между ними не было тайн.
– Как ты можешь ночевать у этой вёльвы?! Вот не понимаю! — выдохнула Фэда и даже всплеснула руками. – Я боюсь эту болотную старуху… А как ты не боишься? От одной её избушки дрожь пробирает! А уж рога эти красные на дверью, б–р–р–р! Как вспомню их, так мороз по коже!
– А чего мне бояться? — усмехнулась Олинн. — Я же полукровка. А она мне как тётя.
– Ой, ладно! Какая тётя! Ты–то совсем не такая! Мало ли, какое колдовство она творит!
Олинн только пожала плечами. Как объяснить Фэде, что для таких, как Олинн, то, что люди называют колдовством, часть их жизни и натуры? Жаль только, ей от этой части досталась самая малость. Да и от той больше вреда, чем пользы. Не умеет она, как Тильда, гадать на крови животных, не видит в этом ничего. А от волшебного эля из грибов, которыми Тильда однажды её напоила, её только рвало три дня, и никаких видений, как у вёльвы, у неё не было. Ни в пламени жертвенного костра, ни в болотной воде, нет для неё тайных знаков. Лишь слабые отголоски леса, вот и всё, что она слышит и видит.
– Не говори ерунды, она всего лишь знахарка! От лихорадки–то ты не боишься пить её снадобья? Ну так вот, и не думай об остальном, – снова пожала плечами Олинн.
–Знаешь, она по весне отцу предсказывала всякое, – задумчиво произнесла Фэда. — Плохое…
–А ты откуда знаешь? — удивилась Олинн.
–Э–э–э… Да просто… Слышала… как отец с матерью разговаривали, – ответила Фэда как–то нехотя.
–И что она предсказала?
–Да, забудь! — отмахнулась Фэда. — Всё хорошо будет!
И Фэда снова защебетала о свадьбе, о платье и о том, как все съедутся на пир. А Олинн почти не слушала её. Вспомнился ночной кошмар. И слова сестры о том, что вёльва предсказывала плохое, вплелись
Когда Олинн наконец–то освободилась от хозяйственных дел, день начинал клониться к вечеру. Но едва хотела уйти, как на пороге её поймала Гутхильда и долго и нудно давала указания на завтрашний день. А когда ей всё–таки удалось вырваться из цепких рук мачехи, солнце уже коснулось границы сопок на другом берегу Эшмола. Олинн разыскала Торвальда и велела седлать лошадей. Придётся торопиться! И понять не могла, почему так спешит в избушку Тильды.
Она прихватила с собой еды и в замке всем сказала, что завтра будет только к вечеру, а может, и послезавтра к утру. И всю дорогу странное тревожное предчувствие не давало покоя. Не то, чтобы это было предчувствие чего–то плохого, а скорее, необъяснимое беспокойство. Вот только о чём?
Все эти знаки вокруг… Ворон. Серебряная звезда. Дурной сон. Слова Фэды…
Всё только усугубляло тревогу в её душе. И она очень надеялась, что сегодня Тильда вернётся и ей удастся с ней поговорить. Но напрасно: вёльвы всё ещё не было, а монах спал.
Олинн осторожно вошла в избушку, положила сумки у очага, зажгла свечи и присела рядом, рассматривая его. Видно было, что он ворочался во сне, отбросил плед, кое–где сбились повязки, но выглядел сегодня, определённо, лучше. Олинн дотронулась до его лба тыльной стороной ладони — жар почти спал. Убрала повязки и удивилась, как быстро зарастают раны монаха.
– Ну вот и хорошо, – прошептала она и принялась готовить ужин.
Вынесла плошку с едой Торвальду, который расположился на пригорке — он, по–прежнему, не хотел заходить в избушку вёльвы. А когда шла назад, глянула на избушку и вдруг остановилась перед дверью, как вкопанная, вспомнив слова Фэды.
«А уж рога эти красные на дверью, б–р–р–р! Как вспомню их, так мороз по коже!»
Насколько знала Олинн, её сестра была у вёльвы последний раз ещё в детстве, когда та лечила её от испуга. В тот год отец притащил в замок медвежонка на потеху, да посадил его в яму на цепь. А Фэда как–то умудрилась пробраться к нему мимо нянек, не удержалась на краю и упала в яму. От испуга она две недели не говорила, и ярл сам лично повёз её к вёльве. Что делала Тильда, Олинн не знала, но говорили, что после этого Фэда заревела в голос и ревела так полдня, но потом снова заговорила. Вот только вёльву она с тех пор боялась даже больше, чем медведей.
А ветвистые оленьи рога над входом в избушку, Тильда только этой весной повесила. И выкрасила их отваром из кровавого мха. Говорила, так надо – беду отведёт.
Откуда бы Фэде знать об этих рогах, а тем более видеть их, если сюда никто, кроме Олинн и Торвальда не ходит?
А Олинн всегда думала, что у Фэды нет от неё тайн.
Так и пролетели эти несколько дней, будто один. Олинн возвращалась в замок, бегая, как заполошная и выполняя распоряжения мачехи, а вечером или после полудня, едва эйлин Гутхильда переставала за ней следить, снова сбегала на болота. В избушку к Тильде.