Ряженые
Шрифт:
Рабин поинтересовался, в чем дело? Полиция прислала объяснения. "Убил поселенец, русский..."
"Ах, русский!
– воскликнул Рабин.
– Кстати, в списках "русских мафиозо" его нет?.. Почему медлят с судом?
Поселение Эль Фрат наняло двух защитников. Марийка настояла, чтоб Юра позвонил в Париж - адвокату, который был в Израиле туристом и обещал, если понадобиться, взять симпатичного ему гида под защиту. К удивлению Юры, парижанин прилетел. И зажег зал страстной речью, напечатанной всеми газетами страны. И документы, и свидетели, и справки из госпиталя о ранении ребенка были предоставлены, и даже пухлая щечка Игорька,
"Бог не выдаст, свинья не съест", - обнадеженно шепнула Ксения Ивановна Марийке.
Небольшой зал, до отказа забитый поселенцами, прикатившими даже из далекой Кирьят-Арбы, почти ликовал.
Но сколько может заседать суд? Час-два, но не пять же часов? Первым заволновался адвокат-парижанин, которому давно уж было пора улетать, а он остался...
– Судя по моему опыту, вмешалась политика, - наконец, произнес он.
Это зал понимал и без него...
– Хавейрим!
– дико вскричали из дальнего ряда.
– Они его засудят.
Пожилой американец из Эль Фрата шагнул, прихрамывая, к столику секретаря, оглянулся на зал.
"Хавейрим" осталось не очень много. Большинство выскочило из душного зала ранее: дома дети, заботы, дела. Но упорно досидевшие до конца вскочили на ноги, - американец грохнул по столу секретарши суда тростью.
Началось светопреставление, - свист по-российски, в два пальца, вой, мяуканье. Немыслимый галдеж продолжался до тех пор, пока не выскочила судья. Морщинистое лицо правосудия горело праведным гневом.
– За неуважение к суду -шесть суток ареста!
– крикнуло правосудие. Всем!
Юра вскочил со скамьи, всплеснув руками:
– Это несправедливо!
Судья оглянулась взбешенно:
– Двадцать суток, как зачинщику!
Не успел еще Юра осознать смысла пронзительного женского голоса, как на его руках и ногах были защелкнуты железные "браслеты". Увидев на взметнувшихся руках Юры наручники, зал снова вскричал, но - запоздало и вразнобой. Двое огромных полицейских-марокканцев уже вынесли приговоренного под локти в заднюю дверь, водворили его в тюремный "воронок", который немедленно двинулся...
Давненько Юру не тряс по пригородным ухабам "черный ворон". Пока тряслись, обступили его воспоминания из жизни, которая, казалось, ушла безвозвратно. Нары, параша, вонь переполненных "транзиток", в которых оголодавший вор оглядывает тебя с головы до ног. Болело плечо, так торопливо у здания суда подсаживали в машину.
Никаких транзиток не было: страна невелика. Сразу доставили в стационар - тюрьму Бет Лид. Так же, как и в России, охрана груба и злобна. Только рычали почему-то на священном языке Торы. И десяти минут не задержали в канцелярии по бумажным делам. Вывернули карманы, отняли ремень и отдали коридорным. Те подняли на второй этаж, проскрипели замком и - запихнули в общую камеру. Грязь, вонь, полумрак, ну, совершенно, по сравнению с Россией, ничего нового. Народу - не сосчитаешь...
С верхних нар сполз на животе кто-то, видно, самый любопытный. Оказался заросшим верзилой в мятых и рваных штанах. Шагнул к Юре и с изумлением вскричал:
Ашкеназ! Ашкеназ!!
Юра огляделся. В самом деле, вдоль сыроватых стен на каменном полу и на нарах сидела Африка. Смуглая, черная. Марокканцы, йеменцы. Похоже, впервые
Сидельцы подняли заинтересованно головы: в самом деле, новичок - белый, как смерть. Ашкеназ! Что творится?!.
"За травку?
– прохрипел старик в арабских штанах с мотней до колен. И тихо, на своем французском, верзиле, топтавшемуся возле Юры. Юра уловил краем уха старческий хрип: "Пощупай ашкеназа..." Тот одной рукой похлопал покровительственно новичка по спине, вторую протянул к оттопыренным карманам его, ашкеназа, брезентового комбинезона.
Тюремная наука, оказывается, не забывается. Юра отвел плечо, чтоб бить не кулаком, а всем корпусом. Марокканец отлетел в сторону, ударившись головой о железную дверь.
– Эй, ашкеназ!
– послышался с верхних нар клокочущий голос.
– Ты и здесь садишься нам на шею? Ты откуда, прыткий?.. Из России?
– Витиевато грохнул русской матерщиной.- Поговори, мать твою... русский, со мной...- И прыгнул на Юру прямо с нар.
Юра вывернулся, тот шмякнулся о каменный пол, поднялся разъяренный. Резким ударом, тычком, разбил Юре лицо. Кровь залила глаза. Юра понял, изувечат до полусмерти. И никуда не денешься! Вспомнился старый зековский прием "вилку в штепсель", освоенный еще в иркутской "крытке": резко, двумя пальцами, ткнул знатока русского мата в вытаращенные от ярости глаза. Тот завизжал от боли. Стал кататься по полу.
Старик в арабских штанах, сидевший у стены, вскочил всполошенно на ноги, принялся барабанить по железной двери обеими кулаками, повторяя в ужасе:.
– Русский всех убивает! Русский всех убивает!
Тут же появился надзиратель в черной униформе. Разбираться не стал. Бросил новичку по английски: "Оut! Take your pack!" (На выход! Возьми свой мешок!). Молча провел Юру вдоль всего коридора, открыл дверь в камеру одиночку.
На нарах сидели двое. Камера мрачноватая: узкое, как бойница, оконце в крупной решетке, под самым потолком, сырым, с водяными разводами. Юра всмотрелся в одного из сидельцев, мужчину крупного, грудь мускулистая, лицо красное, точно обоженное огнем. Глазам своим не поверил: это был его сокамерник. Дружок по иркутскому Централу, таджикский еврей Гури, боевик из Душанбе, ушедший из-под расстрела. Казалось, тот остался на другом континенте. В другой эпохе. И вот тебе!
Кинулись друг к другу Юра и Гури-сокамерник, минуту-другую стояли, обнявшись.
– Гури, что стряслось? Почему?..
– Чепуха! Три месяца для оздоровления нервной системы.
– Гури и его сосед по камере засмеялись.
– Иван, точнее, Жак, - Гури показал в сторону соседа, - пригласил меня на демонстрацию бывших "Черных пантер". Я нес их старый, чуть подновленный плакат: "Ицхак Рабин, научи нас идишу!". Полицейский врезал Жаку палкой по голове, я, естественно, полицейскому - в зубы... Ладно, какая сука тебя от детишек оторвала?
– Позже, Гури, дай оклематься.
– Ладно, Юрка, познакомься пока с Жаком, любопытной жизни человек.
И в самом деле, куда как любопытной... Главный раввин французского города Страссбурга отправил своего сына Жака в иерусалимскую ешиву набираться ума-разума. Сын, парижский студент, был взглядов левых. Защищал права человека, невзирая на то, каков человек... И в Иерусалиме себе не изменил - стал бороться за права палестинцев. Женился на красавице с адвокатским дипломом, которая спасала от расправы арабов. Писал об изгнанниках- палестинцах в газетах всего мира - в тюрьму Бет Лид попал в третий раз...