Шрифт:
Пролог
Величавая сибирская река гонит свои тяжелые, будто расплавленный свинец, воды с юга на север пять тысяч километров, до самого Ледовитого океана. Берега ее, разделенные сотнями метров, поросшие непроходимыми лесами, миллионы лет мрачно смотрят на свое отражение и друг на друга. Черные волны вылизывают песчаные отмели, обнажая бурый камень. Подрубленные водой стволы деревьев с треском наваливаются на воду и, подхваченные безжалостным течением, долгими месяцами кочуют к Полярному кругу, пока многометровая толща льда не
Осени здесь почти не бывает. Лишь только солнце к концу сентября лениво выползает из-за верхушек вековых деревьев, тотчас теряет силу, без которой ему уже не подняться к мрачному серому небосводу. Листья за три ночи и три дня покрывают воду лоскутным глянцевым одеялом, и следом за первым колючим снежком приходит долгая белая зима, с метелями, скрипучими морозами и бледной пустошью спящей в летаргическом сне природы. Все замирает, цепенеет до весны. Все спит, копит силы, укрепляет дух, чтобы с первыми прямыми лучами омолодившегося солнца вновь устремиться к северу, куда гонит свои воды большая судоходная река.
Под вязкой свинцовой ее толщей в неведомых глубинах режет холодную воду острым носом гигантская рыба – сибирский осетр. Вдоль стремительной линии мощного тела, острых как бритва плавников и сильного хвоста скользят рассветные лучи небесного светила, размытые тяжелой водой. Рыба плавно идет по течению и, вдруг развернувшись, будто субмарина, с тупым упрямством устремляется навстречу ему. Все здесь близко ей, все родное, исконное, верное. И нет для рыбы иных вод, иной жизни и не бывает иной судьбы. Так было, так есть и так будет!
Утро садится с черного небосвода на землю сизой мглой. Земля, теряя терпение в ожидании его, успевает остыть за ночь. Но с рассветом, освежившись росой, тянется кверху своими сонными испарениями, словно ладонями, воздетыми ввысь. На границе земного дыхания и серой небесной мглы голубым матовым светом клубится плотный воздух. Вот-вот грянет новый день.
Но вдруг тяжелую незыблемость тишины разрывает мощный безжалостный рев, будто одновременно рвутся сотни смертоносных бомб. Мгла захлебывается ослепительно ярким огнем, и от земли, к дрогнувшему небу, в его все еще чернеющую холодную пустоту, натужно и упрямо устремляется сигарообразное стальное тело. Клубы дыма и огня не поспевают за ним, рвущимся в космос, подальше от земной тверди, от далекой холодной реки и тихо скользящей в подводной глубине рыбы. Это ракета, в нутро которой зашиты тысячи электронных механизмов, датчиков, проводов…
Несутся в разные стороны живое, отливающее стальным блеском, тело неразумной рыбы и мертвое умное стальное тело ракеты. Одно расщепляет плотную тяжелую воду, другое – густой, спрессованный собственной массой, воздух. Расставаясь навечно, они, и об этом еще не ведает никто на земле и никто во вселенной, уже неразрывно связаны историей, начинающейся здесь, в космической бесконечности двух стихий – воды и неба. Лучи солнца наконец утопают в глубинах сибирской реки, а утро озаряет еще спящую по соседству казахскую землю, только что покинутую мощной космической машиной.
Глава 1
Президент сидел в глубоком кресле, задумчиво глядя сквозь огромное окно на яркое, стремительно удаляющееся «солнце». За его спиной о чем-то шептались. Он не прислушивался, потому что заранее знал, о чем могут говорить и даже думать эти люди. Ему становилось скучно. Будто все повторялось в сотый раз, будто дежавю стало реальностью, а не реальность порождала дежавю. Генерал устал от ожиданий, дороги, здешней предупредительности и липкого гостеприимства. Огненный хвост ракеты все еще маячил в утреннем небе, проглядывая сквозь высокие облака. Де Голль поднялся и потянулся, подавив зевок.
– Господа, я удовлетворен.
Он потер руки, но и хозяева, и гости приняли это за аплодисменты и стали бойко бить в ладоши. Генерал поморщился, но все же несколько раз негромко хлопнул перчаткой о правую ладонь.
«Вот так всегда, – посетовал мысленно генерал. – Стоит сморозить что-нибудь, этому тут же придадут чуть ли не демоническое значение! И сам же, чертыхаясь, подхватишь собственную глупость, иначе придется признаться, что не все, что ты делаешь, имеет смысл. Нацию нельзя разочаровывать!»
Рядом с ним уже стоял Алексей Косыгин, мрачноватый премьер советского коммунистического правительства, с огромной черной бородавкой на щеке. Впрочем, генералу он нравился. В отличие от быстроглазого и, казалось, жуликоватого Брежнева, он выглядел сухим серым технократом. Военным нравятся такие штатские.
– Лиха беда начало, – Косыгин холодно усмехнулся.
Генерал с удивлением посмотрел на русского переводчика, не поняв, при чем здесь беда. Переводчик, молодой мужчина в мятом синем костюме, засмущался и пожал плечами.
– Так принято, господин президент. В русском языке это означает, что все удалось с первого раза.
Генерал улыбнулся и поощрительно покачал головой.
– Я хотел бы видеть представителя фирмы «Анженье».
Сзади шепнули:
– Он здесь, Ваше превосходительство. Ждет.
Генерал обернулся и посмотрел в сторону небольшой группы людей. Кто-то громко сказал:
– Анженье, фирма Анженье!
Вперед выступил полный мужчина лет пятидесяти, в полувоенной русской форме, подарке хозяев. Он учтиво поклонился и сделал еще один шаг в направлении де Голля. Генерал протянул ему худую руку, и тот бойко зацепился за нее своей мягкой ладошкой.
– Хорошо, мсье, очень хорошо! Русская ракета будет смотреть на землю французскими глазами. Не так плохо!
Все засмеялись, пришли в движение. Главный конструктор, которого тут все называли Павловым, кивнул. Французская разведка созналась де Голлю, что его истинное имя ей не известно.
– Анженье делает великолепную оптику. Мы, к сожалению, ничего подобного еще не придумали.
Кто-то в русской генеральской форме нервно дернул «Павлова» за рукав плаща. Но тот лишь неприязненно двинул плечами: