Рыба для президента
Шрифт:
Рос мальчик внимательным, незаметным. В школе звезд с неба не хватал, но безошибочно оценил свой потенциал и решил занять достойное место в управлении общественной жизнью. За этим самым общественным бытием, как известно, личных способностей не разглядеть – все обобществлено, усреднено и сглажено. Получилось с первых шагов – кон куренция отсутствовала. Его сверстники, как правило, с неохотой занимались этим невеселым делом. Артур Петров укрепился на общественно-бюрократических по зициях, возглавляя аморфные юношеские массы в их неосознанном стремлении к всеобщему счастью, классовому равенству и многонациональному
В армию молодой человек не попал – плоскостопие, загадочные шумы в сердце, хронический гастрит, да к тому же слишком малый рост. Он поступил в железно-дорожный техникум, возглавил там комсомольскую «ячейку», а после окончания курса обучения сразу был распределен в городской обком комсомола на мелкую, незначительную должность. Тогда же и женился. Катя, супруга, училась в техникуме сельскохозяйственном.
Родился сын, через год – второй. За это время Артур поднялся по службе всего лишь на ступеньку: здесь конкуренция присутствовала, и даже в весьма острой форме. Все были общественниками, а многие даже имели ярко выраженные видовые признаки: зоркий глаз, отличная реакция, великолепный слух, гибкое тело и острые зубы. Все это в той или иной степени обнаружилось и у Артура, разве что зубы оказались мельче, чем у других да немного страдала реакция и острота зрения. Зато почти всех он превосходил по гибкости тела и чуткости слуха.
Артур Петров проявил себя как человек сдержанный и надежный. Имел только две слабости. Первая досталась ему от отца с дедом. Правда, в отличие от своих ближайших родичей, у него не было явных привязанностей: не брезговал ни водочкой, ни самогончиком (правда, истины ради следует заметить – только очищенным), ни винцом (в основном недорогими портвейнами), ни наливочкой. От жены получал нагоняй, зато поощрялся коллегами по работе. Не отказывался сбегать за спиртным, закусочкой, накрыть на стол, напилить хлебушек и порезать жирную колбаску.
И все же Артур Егорович старался поменьше отсвечивать нетрезвой физиономией в «присутствии». Ощущал опасность – как бы ни прилипло, что склонен к выпивке, стало быть, ограниченно надежен. Посему сочетал он эту свою небольшую слабость с другой – рыбалкой. Да не просто с удочкой посидеть туманным утром на берегу Томи, поклевать носом, выпить бутылочку, закусить огурчиком да вернуться домой. Рыбалка для него была делом серьезным, ремеслом достойным, удовольствием превеликим. Так и говорил – дело, ремесло, удовольствие.
Всю местную рыбу, все ее хитрые повадки, жизненное расписание знал доподлинно: где какая тварь водится, на какой глубине ходит, когда и где нерестится, как ловится и с чем естся. А как Егорыч (на рыбалке его только так и звали, с уважением да признанием) уху варил! И тебе котелки к случаю (не всякий и не на всякую рыбу подойдет), и лучину только от подходящего дерева в жирном вареве гасил, и водочки плескал не сколько руке угодно, а сколько рыбе тре буется. И поленца сам отбирал, подкладывал со знанием дела – не валил все подряд, а отбирал придирчиво, даже немного нервно. Позволял себе в этих случаях на людей покрикивать, ворчать, сердиться, супя редкие брови. В городе на тех же людей глаз бы не поднял, а не то что прикрикнул. А тут… другое дело! Они это ценили, принимали за экзотику истинной рыбалки.
Местные к нему тоже с доверием относились – ненцы. Доверяли, впрочем, как и всем,
Как-то приехал из Москвы ко второму секретарю одного из райкомов партии (имени его никто и не вспомнит – мелкий, серый был человечишка, да и продержался недолго) именитый гость. И сразу захотел порыбачить. Вот тут-то и вспомнил секретарь про Егорыча и ну давай звонить его начальству: подать, мол, его к утру на выезд из города, и чтоб со всеми удочками, леской, крючками да сетями. Водки не надо, самим некуда девать! И чтоб с котелками, солью, картошкой и прочим для настоящей томской ухи. С гостем на рыбалку и второй секретарь собрался, и парочка инструкторов, и даже комсомолок каких-то прихватили.
Артур Егорович только обрадовался. А как же! И кутнуть, и рыбку добыть, и водочки попить, да еще с начальством побалагурить, понежиться в рыбацком панибратстве. Все к делу! Все с пользой!
Словом, поехали. От Томи долго добирались до Оби, где настоящая рыба в самых донных местах ходила, где ни души не встретишь, где эхо на рассвете звучит даже раньше голоса – только оттого, что подумаешь, чуть губами шевельнешь.
Захотелось гостю осетринки. Настоящей, сибирской, не старой еще, не очень крупной, но и не мелочи досадной. Из нее уха – великий деликатес! Снарядил все Петров, всех по местам поставил, и наловилась рыбка «не большая, не маленькая».
Уху варили в двух котелках – в одном по-«егорычевски», а в другом – по рецепту важного столичного гостя. Причем тот секретничал, колдовал над котелком, пробовал на вкус бульон и со знанием дела закатывал к небу глаза, чмокал задумчиво губами, солил, перчил. Даже рыбу по-своему разделывал. Говорил, что рецепт достался ему от старого большевика, когда-то сосланного на Север советской властью. На старости лет древний, кругом больной одинокий дед наконец вернулся в Москву и, пытаясь восстановиться в разорившей всю его жизнь партии, в качестве добросердечной услуги поведал об особом, «ссыльнокаторжном», рецепте белужьей ухи. Но то, что уха не белужья, а осетровая, московский партиец посчитал делом незначительным, второстепенным. Егорыч попытался заикнуться по этому поводу, но его грубо прервали, мол, когда это комсомол партию жить учил! Молоко на губах оботри!
Уха в «егорычевском» котелке изготовилась куда быстрее, чем в «гостевом». Все терпеливо ждали, так как знали, что гость человек злопамятный, мстительный, да еще к тому же занимает какой-то важный надзорный за Томской областью пост в Москве.
Наконец и его ушица дошла, и все расселись в круг. То из одного котелка отхлебнут, то из другого. В перерывах между ложками водочку принимали. Девушки жались к партийцам, пьяно перешептывались, цеплялись губками то за ухо, то за щеку, а то и губу какого-нибудь партийца, московского или местного, сладко прикусывали. Все шло как нельзя лучше и даже весьма многообещающе – и рыбку съесть и… словом, все остальное.