Рыба - любовь
Шрифт:
Мы все так же сидели молча. Потом она сказала, что уже поздно, и мы пошли спать. Прежде чем погасить свет, я долго лежал на кровати и смотрел на пиранью в формалине.
Ночь жужжала комарами, царапалась лианами. Кровать-лодочка оказалась слишком узкой, и, поворачиваясь, я каждый раз чуть не падал на пол. Меня носило по горным потокам, за мной гнались индейцы, Беатриса бросилась за мной в воду, вслед летели стрелы индейцев, нас уносило течением. Я открыл глаза, возле меня стояла Беатриса в луче света, с подносом в руках. Я заморгал.
— Смешно, но мне кажется, я только сейчас проснулась. Подвинься, пожалуйста.
Я
— Ты долго спишь, — сказала Беатриса. — Я выписалась из больницы ровно в восемь.
Я лежал, прижатый к стене. Беатриса протянула мне бутерброд, я откусил кусочек и капнул джемом ей на свитер. Свитер был полосатый, черный с желтым, как оса. Я наклонился и дотронулся губами до пятна. На миг мы застыли: я, прижавшись к ее животу, и она, запустив руки мне в волосы.
— Ты слышал комаров?
— Да.
— По ночам мне часто снятся комары. Это из-за комнаты. Знаешь, я потратила на нее все мои деньги, а когда была маленькой, просила особые подарки — все для того, чтобы устроить у себя настоящую Амазонию. Я запирала дверь на ключ и словно совершала побег. Это и есть мой дом.
Я посмотрел на там-тамы, сарбаканы, книги об индейцах. И подумал, а хочет ли она и правда отсюда уехать? Когда я обнял ее, она прошептала: «Подожди», — потом закрыла глаза. Я медленно раздел ее, прижался к ее губам, она откликнулась на поцелуй, а руки заскользили вниз по моей шее. Она лежала обнаженной в своей Амазонии, и стены комнаты словно ожили, а мои ласки разбудили растения. Запах коры стал более терпким, запах ржавчины и меда кружил мне голову, воздуха не хватало. Она царапала меня, со стоном произносила какие-то слова. Я твердил ее имя и перестал узнавать ее. Ее ногти впились мне в спину, ноги обвились вокруг меня. Так и не открывая глаз, она подчинила меня своему ритму, и я смотрел, как она любит меня, словно это и не я, а кто-то другой, я заглушал ее крики, стискивал зубы, когда она была близка к финалу.
Она оттолкнула меня, и я скатился на пол. В комнате стало совсем тихо. Я лежал, не шевелясь, между диваном и калебасой.
— Как хорошо. Что это произошло здесь, — сказала она.
Я сглотнул. Будто помимо ее тела я искал чего-то еще и упустил. А ведь я всегда стараюсь удовлетворить партнершу, для меня это вопрос чести, но сейчас чувствовал себя обделенным из-за ее экстаза, изменившегося лица, закрытых глаз. Я чувствовал себя пленником; в этой детской комнате я был явно не на месте. Она лежала, прижавшись щекой к простыне, и чем шире становилась ее улыбка, тем ровнее она дышала. Целую неделю я мысленно занимался с ней любовью, а теперь был отброшен назад и сожалел, что не сумел ее дождаться. Она выпрямилась, распахнув глаза.
— Знаешь, что бы меня сейчас порадовало? Большая тарелка спагетти!
Она вскочила на ноги.
— Эй! А ты чего загрустил? У нас с тобой день впереди. Одевайся, мы уходим.
— Подожди!
— Чего?
Мне казалось, что она еще похорошела, стала более хрупкой и далекой. Быть может, поэтому у меня пересохло во рту и вновь тянуло к ней. Она потерла ладошками мою голову, словно хотела привести мои мысли в порядок, кинула мне одежду, натянула на себя что попало. Я схватил ее за руки, которые расправляли юбку:
— Хочешь от меня ребенка?
Она взглянула на меня и ответила на удивление ласково:
— Хочу, чтобы ты вернул мне отца.
Я смотрел на прядь волос у нее на щеке, и мне пришлось удовлетвориться этими ее словами, точно голодному, не утолившему голод. Беатриса потянула меня за собой. Жанна ждала в столовой с пылесосом в руках. Она улыбнулась нам и, как только мы вышли, включила пылесос. Рядом с моим велосипедом стоял еще один, зеленый, с покореженной рамой, весь в паутине.
— Нашла его в подвале, — объяснила Беатриса.
Мы тронулись одновременно. Было солнечно, но холодно. Беатриса быстро крутила педали, командовала мне на перекрестках: «Сигналь!» — цеплялась за меня на спусках, страхуясь моими тормозами. Ее велосипед дребезжал, как кастрюля, катящаяся по булыжной мостовой, из него постоянно вылетали какие-то болты и гайки. Беатриса останавливалась прямо посреди улицы, пока я искал их, ползая на четвереньках. Когда мы проезжали мимо церкви, она перекрестилась и тут же свалилась на землю. «Бог-то, оказывается, не такой уж добрый!» — сказала она. Ветер трепал ей волосы, румянил щеки, играл с ее юбкой, она что-то напевала.
— Куда едем? — спросил я ее на каком-то перекрестке.
— Не знаю. Я еду за тобой.
— А я за тобой.
— Ну тогда вперед!
К часу дня ей захотелось леденцов, а у меня не оказалось мелочи. Она слезла с велосипеда, вошла в кабинку телефона-автомата, сняла трубку, опустила в щель монетку в 1 франк, повесила трубку, и автомат выдал ей пять монет. Она совершенно не удивилась, вышла и сказала мне:
— Вот так размножаются стофранковые монеты.
Беатриса читала по руке, выращивала в мае малину, морочила головы мясникам, доставала из автомата деньги и при этом считала на старые франки [13] , называла автобус троллейбусом и крестилась на церкви — совсем как ее бабушки.
Съев спагетти на площади Бастилии, мы решили посидеть в парке Пале-Рояль у фонтана. Было четыре часа дня. Солнышко, вокруг ни души, лишь где-то вдалеке, в какой-то школе, ребячий гам. Беатриса положила голову мне на плечо и играла моими пальцами. По парку прошла женщина с мальчиком в вязаной шапочке, в руках у него была большая красная коробка с антенной. С серьезным видом он нажимал на кнопки. Коробка бурчала. Я поискал возле мальчугана машинку с дистанционным управлением, но не нашел. Мама с сыном ушли.
13
В 1958–1960 гг. во Франции была произведена деноминация франка в соотношении один к ста.
— Это подарок в два приема, — сказала Беатриса.
— Ага, на будущий год ему подарят машинку.
Она придвинулась ко мне, положила ногу на мою, я подумал, что она опять заговорит о мальчишке, но она спросила:
— Ты меня любишь?
— А ты? — спросил я в ответ.
Она отвела глаза. Мы не продвинулись ни на йоту. Порыв ветра обдал нас дождем из фонтана. Все послеобеденное время мы провели, сидя на скамеечке и целуясь, не обменявшись и тремя словами. Она обнимала меня и что-то пыталась сказать языком с помощью азбуки Морзе, но я не понимал этой азбуки и немного соскучился. Я не раз порывался встать, но она меня удерживала. Я не очень понимал, зачем нам мерзнуть на лавочке и распаляться все больше и больше.