Рыбак Палунко
Шрифт:
Вот тебе и на! Тотчас же всё надоело Палунко. Он даже и подумать не мог, что всё это ему так быстро надоест!
В одно мгновение переменился в лице Палунко — рассердился, но немного спустя, придя в себя, подумал: «Смотри-ка, куда шалунишка-то наш забрался, царит в играх да шалостях, а мать его дома с горя онемела».
Сердится Палунко, не может смотреть ни на себя, ни на сына в этом дворце, но ничего на говорит: боится, как бы его от мальчика не его отогнали. Поэтому стал он слугой у сына своего, Влатко маленького, думая про себя: «Как только останусь с ним наедине, напомню ему об отце и матери, убегу с ним, уведу от злого царя сына своего, вернусь с ним к матери»
Как надумал, да так и сделал. Однажды остался он с мальчиком наедине и шепнул царевичу:
— «Давай, сынок, убежим с тобой из дворца».
Но Влатко был маленьким и уже долго на дне морском жил, отца-то и забыл. Улыбнулся он, царевич маленький, и подумал: «Шутит Палунко», — и ножкой толк его:
— Ты не мой отец, ты шут, кувыркающийся перед Морским Царем.
Поразили эти слова в самое сердце Палунко, от гнева чуть не лишился он сознания. Отошёл в сторону и от большого горя расплакался.
Собралась вокруг него челядь Царя Морского и друг с дружкой начали перешептываться:
— Видно, большим вельможей он на земле был, если от жизни такой расплакался.
— Ей-богу, таким же богатым я был, как и Царь ваш Морской. Был у меня ребёнок, который с бородой моей играл, была жена, чудеса из чудес мне сказывавшая — а лебеды, братья мои, сколько хочешь было, не нужно было за неё ни перед кем кувыркаться! — говорил обиженный Палунко.
Удивилась челядь такому его богатству и оставила его одного печалиться о своём былом счастье.
А Палунко и дальше продолжал быть слугой у царевича. Исполнял все сыновьи желания, думая про себя: «Уговорю я его уж как-нибудь бежать со мной». Но царевич с каждым днём всё озорнее и озорнее становился, и чем дальше дни текли, тем всё больше считал он Палунко шутом.
II
Пока всё это происходило в морском царстве, жена Палунко жила в доме одна-одинёшенька и грустила. В первый вечер огонь в очаге поддерживала и ужин готовила, но так и не дождавшись Палунко, огонь погасила и больше уж не зажигала.
Стоит бедная немая всё время на пороге, ничего не делает, не варит, не убирает, не плачет, не причитает, а терзает себя жалостью да печалью. Даже совета ей не у кого попросить да и не может: ведь немая она. Не может она и по морю за Палунко пойти поискать его: горе да печаль её сковали.
Что же делать бедняжке? И вот однажды собралась она и пошла в далёкое загорье, где мать её в земле лежала. Не успела она встать над могилкой матери, как вдруг появилась перед ней красивая лань.
Заговорила лань на своём языке:
— Не сиди и не грусти, дочка моя, сердце твоё с горя разорвётся, дом твой развалится. Каждый вечер готовь ты для Палунко ужин, а после ужина тонкую кудель трепли. Если не вернётся Палунко, ты на рассвете бери его ужин да эту трёпаную кудель да тонкую свирель двойную и иди в скалистые горы. Там на свирели играй, змеи и змейки к тебе приползут, ужин съедят, а чайки этой куделью гнёзда свои обложат.
Хорошо дочка запомнила, что ей мать наказала, да так и сделала. Каждый вечер ужин готовит, после ужина кудель треплет. Не возвращается Палунко. Тогда на рассвете берёт его жена двойную свирель, несёт в скалы ужин и кудель. Там на двойной свирели играет; если тоненько играет на правой свирели, выползают из скал змеи и змейки. Ужином угощаются, жену Палунко на своём языке благодарят. А когда она на левой свирели играет, прилетают чайки и их детки, кудель в свои гнёзда уносят и жену Палунко на своём языке благодарят.
Каждый день она так делала — вот уж и месяц три раза возвращался, а Палунко всё нет да нет.
Опять тяжёлая скорбь охватила бедняжку и снова пошла она на материну могилку. Вышла и стала перед ней лань, и жена ей на своём немом языке сказала:
— Вот, мама, я всё так делала, как ты мне наказывала, а Палунко всё нет да нет! Не могу больше ждать его. Не броситься ли мне в море или лучше разбиться о скалы?
— Дочка моя, будь верна Палунко. Страшную муку он испытывает. А ты послушай, как ему помочь. В одном далёком море есть чудо-юдо рыба морская, у неё золотой плавник, а на плавнике яблоко золотое. Если изловишь эту рыбу в лунную погоду, облегчишь Палунко его страдания. Но до этого моря можно добраться только через три пещеры заоблачные: в первой пещере змея исполинская живёт, мать всех змей, она море мутит и волны делает; во второй пещере — птица гигантская, мать всех птиц, она бурю выпускает; ну а в третьей — золотая пчела, матка всех пчёл, она молнии посылает. Пойди, дочка, к этому морю, ничего с собой не бери кроме удочки и тоненькой двойной свирели, но если попадёшь в большую беду, оторви свой правый рукав, белый, неподшитый.
Всё запомнила дочка. На другой день в лодку села, поплыла в открытое море и ничего с собой не взяла кроме удочки и двойной свирели. Носило её по морю в лодке туда-сюда, пока не принесло к тому месту, где увидела она три пещеры, покрытые тяжёлыми облаками.
У входа в первую пещеру высунула грозную голову свою змея исполинская, мать всех змей. Страшная голова весь вход загородила, тело в пещере вытянулось, а огромным хвостом себя обмахивала, море мутила и волны делала.
Нельзя к ней даже было и близко подойти, но тут вспомнила жена Палунко о своей свирели и в правую начала дуть и пальцами перебирать. Она играет, а из всех сторон, дальних, скалистых и водных, спешат, плывут змеи и змейки. Приплыли, поспешили змеи пёстрые и змейки маленькие и стали просить змею исполинскую:
— Пропусти, мать наша, эту бедняжку на лодке через твою пещеру. Она нам всем много добра сделала, каждое утро на рассвете нас кормила.
— Через пещеру сегодня никого пропустить не могу: мне сегодня нужно большие волны делать, — отвечала им страшная змея. — Но если она вам всем много добра сделала, и я ей отплачу добром: пусть выбирает или тяжёлый слиток золота или шесть ожерелий жемчужных.
Но нельзя прельстить бедную женщину ни жемчугом, ни золотом, и она так ответила змее на своём языке:
— Я приплыла сюда ради маленького дела, ради чудо-юдо рыбы морской из моря неизвестного. А если я много добра сделала, то пропусти меня через свою пещеру, змея исполинская.
— Пропусти её, мать наша, — стали в один голос просить змеи и змейки, — смотри, скольких нас она кормила, скольких выкормила. А ты ляг да поспи немножко, мы вместо тебя будем море мутить.