Рыбаки
Шрифт:
Она развернулся к нам спиной и спустил шорты. Обембе зажмурился, а я смотрел: пухлые ягодицы Икенны были испещрены красными полосами, похожими на те, что покрывали спину Иисуса из Назарета. Какие-то были длиннее, какие-то короче; какие-то пересекались, образуя алые кресты, тогда как некоторые, одиночные, напоминали линии злой участи на ладони.
– Все из-за вас и этой дуры. Так что давайте думайте, как ее наказать. – Икенна щелкнул пальцами. – Надо все сделать сегодня же, тогда она поймет: нельзя с нами связываться и ждать, что останешься безнаказанным.
Пока он говорил, за окном
Боджа разозлился.
– Опять эта дурная коза! Ох уж она мне!.. – закричал брат, вскочив на ноги.
– А ну сядь! – заорал Икенна. – Забудь о козе и думай, как быть с этой женщиной. Надо успеть до возвращения матери.
– Ладно, – ответил Боджа и сел. – Ты знаешь, что у Ийя Ийябо полно кур? – Некоторое время Боджа сидел, глядя в окно; с улицы все еще доносилось меканье козы, и хотя Боджа явно думал о животном, вслух он произнес: – Да-да, у нее целое стадо.
– Почти одни петухи, – вставил я. Пусть Боджа знает, что кукарекают вовсе не куры.
Удостоив меня насмешливого взгляда, брат со вздохом произнес:
– Да, но разве так важно, самки это или самцы? Сколько раз тебе говорить: не лезь с этой глупой любовью к зверюшкам в важный…
Икенна осадил его:
– Ох, Боджа, сперва сам научись отличать важное от второстепенного. Сейчас важно – придумать план, а ты тратишь время на пустой гнев из-за тупой козы и упрекаешь Бена в том, что он напомнил о такой ерунде, как разница между петухом и курицей.
– Ладно, предлагаю украсть одну птицу, убить и зажарить.
– That is fatal! – воскликнул Икенна, сделав такую мину, будто его сейчас вырвет. – Нет, жрать ее кур – так не пойдет. И потом, как мы птицу зажарим? Мама обязательно учует запах. Она заподозрит, что мы украли курицу, а нам всыплют еще больше плетей. Оно нам надо?
От предложений Боджи Икенна никогда не отмахивался, не обдумав как следует. Эти двое друг друга уважали. Ни разу не видел, чтобы они спорили, зато на мои вопросы всегда рубили: «Нет», «Не так», «Неверно». Боджа покивал головой, соглашаясь с Икенной. Тогда Обембе предложил закидать ее двор камнями и молиться, чтобы попало либо в саму торговку, либо в кого-то из ее сыновей, а потом взять ноги в руки и умотать, пока никто за нами не погнался.
– Плохая мысль, – ответил Боджа. – А вдруг ее сынки, эти вечно голодные парни в рваной одежде, здоровые, как Арнольд Шварценеггер, поймают нас и побьют? – Он изобразил, какие у них выпуклые бицепсы.
– Побьют еще сильнее, чем отец, – заметил Икенна.
– Да, – сказал Боджа, – представить страшно.
Икенна согласно кивнул. Я остался единственным, кто еще ничего не предложил.
– Бен, что у тебя? – спросил Боджа.
Я судорожно сглотнул; сердце забилось быстрее. Уверенность моя всегда таяла, когда старшие братья побуждали меня принять решение, вместо того, чтобы самим решить за меня. Я все еще соображал, как вдруг мой голос, словно обретя самостоятельность, произнес:
– Есть одна идея.
– Ну так говори! – велел Икенна.
– Хорошо, Ике, ладно. Предлагаю украсть у нее петуха и, – я вперился в его лицо, – и…
– Ну? – поторопил Икенна. Все посмотрели на меня, словно на чудо какое.
– …отрезать ему голову.
Не
– That is fatal! Круто!
Боджа выпучил глаза и принялся хлопать в ладоши.
Братья одобрили идею, которую я позаимствовал из народного сказания: его в начале четверти поведала нам учительница йоруба. В сказании говорилось о злобном мальчишке, который в гневе бросается обезглавливать всех петухов и куриц в стране.
Мы выбежали из дома и тайным путем побежали к дому торговки орехами, мимо кустов и лавки плотника – тут пришлось зажать уши руками, потому что механические пилы работали просто оглушительно. Ийя Ийябо жила в небольшом бунгало, внешне от нашего неотличимом: небольшая веранда, два окна с жалюзи и москиткой, электрический щиток на внешней стене, двойная входная дверь. Только забор отличался: он был не из кирпича и цемента, как у нас, а из грязи и глины. Он был весь в пятнах и мазках, время и солнце покрыли его трещинами. Со двора, проходя через крону одного из деревьев, к электрическому столбу тянулся кабель.
Мы прислушались, нет ли кого во дворе, но вскоре Икенна с Боджей пришли к выводу, что все чисто. Обембе по команде Икенны забрался тому на плечо и перемахнул через забор; затем к нему присоединился Боджа, а мы с Икенной остались стоять на стреме. Стоило нашим братьям спрыгнуть во двор, как сразу же кудахтанье стало громче; какая-то птица захлопала крыльями где-то совсем близко – и тут же послышался шум ног наших братьев, гонящихся за петухом. Им потребовалось несколько попыток, и вот Боджа закричал:
– Держи его, держи, не упусти!
Точно так мы кричали, когда на Оми-Але к нам на крючок попадала рыба.
Услышав эти крики, Икенна полез было на забор, чтобы посмотреть, как дела у братьев, но вдруг остановился и громко повторил слова Боджи, прозвучавшие из-за стены:
– Не упусти, не упусти.
Едва не роняя шорты, он уперся ногой в дыру в заборе; старое покрытие посыпалось, точно пыль. Икенна подтянулся и ухватился за верхний край ограды. Из-под руки у него шмыгнул сцинк – пестрый, гладкий и лоснящийся – и в страхе побежал прочь. Икенна же, перегнувшись через забор, принял у Боджи петуха.
– Вот молодец! Вот молодец! – прокричал он.
Мы вернулись домой и сразу прошли в сад на заднем дворе размером с четверть футбольного поля. Он был обнесен забором из бетонных кирпичей с трех сторон, две из которых обозначали границы с двумя соседними семьями: Игбафе и Агбати. За третьей стеной, смотревшей прямо на наш дом, располагалась свалка, там жило стадо свиней.
На свалке росла азимина, и ее крона заглядывала к нам через забор, а в самом дворе, между стеной и колодцем, стояло мандариновое дерево – неподвластное времени и всегда укрывавшееся пышной зеленью в сезон дождей. Около пятидесяти метров разделяло это дерево и колодец, который представлял собой дыру в земле: кромка была окружена бетонным кольцом, к нему крепилась металлическая крышка. В сезон засухи отец запирал ее на висячий замок – колодцы кругом пересыхали, и люди лазали к нам во двор, чтобы украсть воды. К стене, граничившей с территорией семьи Игбафе, лепился огород, где мать выращивала помидоры, кукурузу и бамию.