Рыбьи байки
Шрифт:
по правилу винта – направо так направо
химичит архимед песчаные круги
казалось – всё путем, но ржавая держава
как флаер на ветру, и новые враги
тебя по новой ждут, по крайней мере трое
их невысокий суд невыносимо скор
и пусть расклад небес кресты дырявят строем
всего один надрез – и дышится легко
какая нам беда, кем был тот полоз кован
что тянет санный след к последней невесне
и что скрывает лист под текстом полозковой
фанеру или нерв, свинью или свинец
лоб в лоб, лицом к лицу, и далее по курсу
всё те же и финал, все флаги по местам
и пуля, что поёт в пути, дав волю чувствам
вдруг все-таки свернёт по правилу винта
так прорастают крылья
вот так прорастают крылья – скрип через крик и кровь
вкривь и врозь самовольно сквозь эту прозу прочь
вот только поди пойми для чего тут в руке перо
когда сквозь узлы сети на листы заползает ночь
на кромках раскрытых крыш пока ещё тишина
делит стороны света которых всего-то две
собственно свет и тьма вокруг, которая не видна
пока ты не вышел из круга в любую дверь
и трубы вступают не вовремя – полуфинал
бетховен по пятому разу один и тот
заканчивать фразы на вдохе – верный провал
размазан по битым стёклам, снова чего-то ждёт
твой беспокойный внутренний часовой
или минутный даже, кто бы сменил расчёт
уставший до чёртиков, ибо пора домой
где по признаньям разведки зреет переворот
но ветер сбивает с мысли – и вот ты опять в плену
зажатых в тебе пружин непреложной лжи
и новые встречные тянут в просроченную весну
но раз прорастают крылья – на спину не ложись
маленькие трагении
Два гения – Моцартсман и Сальеркин
Любили вместе выпить по одной,
И по второй, конечно, и по третьей,
И дальше вверх, покуда видно дно.
Но жизнь не в жизнь, и ноты не в тапера,
И к топорам зовущий звукоряд
Их настигал всегда нежданно скоро.
Беда легка, пока на якорях.
Кто гениям откажет в кружке пива,
Когда к перу не тянется рука?
Их оперы и гимны терпеливо
Сносила молча публика пока.
Моцартсман был известный порнотрагик,
Сальеркин – комик, колик властелин.
Но их дуэт всегда случался разным –
То водевиль, то драма, клином клин.
И как-то раз, в одну из пьяных пятниц,
Когда дошло веселье до весла,
Случилась в их дуэте неприятность,
Которая к трагедии вела.
Пока Сальеркин завлекал девицу,
Блиставшую за столиком вдали,
Моцартман выпил все, что может литься
(А оба были сильно на мели).
Сальеркин в крик, да так, что аж до пены:
"Ты выпил, падла? Снова без меня?"
И – бац пустой бутылью прямо в темя.
Моцартман пал, его удар приняв.
Но коль ты гений призрачных гниений,
Пустой двойник сквозного гнойника,
То вычурность натужных сочинений
Всем выдаст, что не так тверда рука,
Как череп гения, что истинно прекрасен,
Округл и крепок, славный божий дар
Хранит внутри остатки серой массы,
И лихо держит слабенький удар.
Моцартсман встал, Сальеркин грянул песню
О том, как где-то там шумел камыш.
Ведь гений и злодейство несовместны,
Пока слабы. А ты, брат, говоришь…
пустое
мы прирастаем пустотой
что проникает в нас сквозь щели
а тонкий лучик золотой
опять куда-то мимо цели
и тают в этой пустоте
и синева небесной выси
и неприступность гордых стен
и незаписанные мысли
в защитных линиях судьбы
в броне поверх привычных жестов
запутан след заведом быт
и только дата неизвестна
и только выбором пустот
мы озадачены на время
пытаясь выгадать кто тот
что в наши правила поверит
но не взломав пин-код зимы
весна на нас не повторится
и ветер вынырнув из тьмы
наждачным снегом правит лица
Оглавление
Икра классики
настоящий панк
нет, здесь ты не пройдёшь, не поцарапав карму
всё слишком заросло кустарной простотой
приходится петлять, чтобы не быть вульгарным
пластмассовая тьма шипит под кислотой
здесь мёртвые в цене, а прочих кроют матом
средь вывернутых слов и выделенных рук
здесь в ночь ползёт трамвай, стуча пи-эр-квадратом
знакомый до соплей волшебно грубый звук
ты точишь мелкий текст о чём-то невесомом