Рыбья Кровь и княжна
Шрифт:
— А еще мне Фемел недавно сказал, что князья не должны быть счастливыми семьянинами, — Дарник хоть таким образом высказал свою скрытую насмешку.
— Это почему же? — возмутилась жена.
— Если князь сильно радеет о семье, то, значит, княжеству служит вполсилы.
— Какие глупости! Если от Фемела наложницы к десятским убегают, то пусть всех с собой не равняет, — проявила свою осведомленность Всеслава. — А кроме подарка что?
— А что ты хочешь?
— Я хочу, чтобы ты придумал что-то особенное.
— Обязательно, — с легкостью пообещал он.
Однако уже через час у него волосы зашевелились на голове от чрезмерных умственных усилий. «Что-то особенное» означало, что до сих пор ничего особенного не было. Забыв про все срочные и не срочные дела, он безостановочно думал над решением такого вроде бы совершенно пустячного дела и ничего не мог выбрать. Вечером, когда Дарник обходил с проверкой стену Войскового Дворища, его взгляд остановился на ребятишках, что шумно скатывались на санках по крутому склону на лед Липы. С завистью смотрел на их восторг и мельком подумал, что и княжне так покататься понравилось бы. Немного позже эта мысль стала обрастать дополнительными подробностями, и к ночи «что-то особенное» выстроилось окончательно. Правда, наутро весь план представился совершенно невыполнимым из-за того, что неизбежно надо было посвящать в него телохранителей и кое-кого из тиунов.
«А почему я должен им что-то говорить?» — чуть позже, рассердившись, спросил он сам себя и весь день занимался бурной тайной деятельностью. Самым трудным оказалось достать сонного зелья и обычных съестных припасов. Хорошо еще, что дворские рабы и слуги-рядовичи знали любовь князя к уединению и лишний раз ему старались на глаза не попадаться, так что он иногда мог оставаться совсем один. Задуманное все равно могло сорваться, если бы ребятня разобрала свои санки по домам, но, выглянув в вечерних сумерках из-за восточного тына, Дарник с облегчением отметил, что пять или шесть детских санок остались валяться у подножия берегового склона.
Наступила ночь. В княжеском доме затихли все звуки. Дарник дал жене как следует заснуть, затем, не зажигая свечей, стал собираться. В котомку с едой засунул инструменты и веревки, в другой мешок затолкал одеяла и запасную одежду, после чего осторожно разбудил Всеславу.
— Что? — спросонок не поняла та.
— Пошли. — Он протянул ей платье и сделал знак сохранять тишину.
Все поняв и ни о чем больше не спрашивая, княжна быстро оделась. Закинув на плечо котомку и взяв под мышку мешок с одеялами, Дарник осторожно открыл дверь. Навстречу им сунулся Пятнаш, здоровенный пес-волкодав, привезенный из Корояка княжне вместе с приданым.
— Бери его с собой. — Дарник протянул жене короткий поводок. — Только чтобы не лаял.
Всеслава привязала поводок к ошейнику Пятнаша и повела его за собой. В караульной, привалившись спинами к горячей печке, спали два арса-охранника. На столе уликой стояли пустой кувшин с квасом и глиняные кружки. Еще двое спящих арсов повстречались им на нижнем ярусе у входной двери. От княжеского дома до берегового тына было не больше полусотни шагов. На другой стороне Дворища у стены гридницы залаяли сторожевые псы. Пятнаш, повизгивая от драчливого нетерпения, дернулся к ним, Всеславе с трудом удалось его утихомирить.
Дарник повел их к тому месту в береговом тыне, которое можно было увидеть со сторожевой башни, только если хорошо высунуться из бойницы. Разумеется, в морозную ночь даже у самого бдительного стражника вряд ли могло возникнуть такое желание. Поднявшись на приступок, Молодой Хозяин перекинул за тын котомку и мешок. Потом обвязал пса веревкой поперек туловища и тоже спустил на береговой склон. Вторую веревку он ни к чему не привязал, а просто серединой зацепил за бревенчатое острие, а концы перебросил наружу.
— А мне как? — недоумевала княжна.
Рыбья Кровь вынул из-за пазухи прочную домотканую материю и, скрутив жгутом, связал ею кисти рук жены. Оседлав тын, он повесил Всеславу с помощью связанного кольца рук себе за спину и по сложенной вдвое веревке стал спускаться вниз. Через минуту они уже стояли на речном льду. Все прошло так стремительно и ладно, что князь даже сам удивился своей сноровке — словно каждый день только и делал, что похищал собственную жену.
— Вот это да! — Всеслава вполне разделяла его гордость. — А теперь куда?
Дарник огляделся. Луна пряталась за облаками, но и без нее все было прекрасно видно в синем отраженном снегом свете. Сдернув с тына веревку, он выбрал одни из санок, что попрочнее, и впряг в них Пятнаша. В детстве ему приходилось уже вот так запрягать в санки собак, поэтому связывание сбруи на крутящемся волкодаве не заняло много времени.
И вот Всеслава с мешками на санках, а он впереди держит за поводок пса, и все вместе они бегут и едут по льду подальше от города. Не останавливаясь, миновали через две версты полукруг Засечной черты, огибающей Липов по правому берегу, потом пошли шагом.
— Это и есть твоя придумка? — спросила Всеслава, встав с санок и идя пешком.
— Только начало, — отвечал он, чутко вслушиваясь в интонацию голоса жены. Похоже, ночное бегство ей в самом деле нравилось. Вот тебе и изнеженная княжеская дочка.
Еще две версты по льду — и беглецы свернули в небольшой овражек к рыбачьей времянке — крошечной избушке с низкой дверцей, подпертой от зверей камнями и бревнами. Дарник открыл это пристанище два года назад, тоже в зимнее время, совершенно случайно, когда скакал с ватагой арсов мимо. Из любопытства заглянул внутрь и обнаружил кроме топчана и стола сложенную из камней печь. Много раз потом собирался приплыть сюда летом на лодке-дубице и побездельничать два-три денька.
— Что это? — опасливо поинтересовалась Всеслава, не решаясь подойти.
— Мое злодейское колдовское место, — серьезным голосом произнес он. — Где я приношу жертвы моим страшным богам.
Освобожденный от сбруи Пятнаш радостно носился взад и вперед, бесстрашно обнюхивая давно не посещаемое людьми жилище. Князь освободил дверцу и с кинжалом в руке всунулся в темный проем. Предосторожность была излишней — в избушке не оказалось никакой живности. Сверток с кресалом, кремнем, трутом он хранил на груди и прежде всего добыл нужный огонь и свет. С печью вышло канительней, сложенные у входа замерзшие поленья долго не хотели разгораться, наконец весело затрещали в языках пламени. От пятой зажженной свечи внутри стало совсем светло.