Рыбья Кровь и княжна
Шрифт:
— Ты сам, наверное, здесь впервые, — заметила княжна, наблюдая за его действиями и для смелости держась за ошейник могучего Пятнаша.
— Давай, давай, работай, — скомандовал Дарник, скидывая в зарождающемся тепле полушубок. — А то никакого колдовства не получится.
Рассмеявшись, она тоже сняла свою кунью шубку и принялась ему помогать.
Несмотря на всю неказистость, времянка оказалась вполне сносным зимним жилищем, даже дверцу изнутри украшал прямоугольник из оленьей шкуры мехом наружу, не пропускающий холода из щелей. Через час их бревенчатую берлогу вообще было не узнать. На огне грелся чугунок с водой, топчан застелен был одеялами, под ногами лежала волчья шкура, на столе выставлена еда и небольшой бурдюк с ромейским вином.
— А подарок? — спохватилась Всеслава.
— Годовщина завтра, не сегодня, — покачал головой Муж.
— Уже ночь прошла, вот-вот солнце встанет, — княжна пытливо оглядела его висящий на стене полушубок и наполовину опорожненную котомку.
Они бросились к котомке одновременно. Случилась именно та шутливая свалка-игра, которой ему всегда так не хватало в чересчур правильной жене. Разумеется, он поддался и дал ей овладеть свертком с золотым ожерельем, усыпанным красными и зелеными камнями.
— Какая красота! — воскликнула княжна, примеривая ожерелье и в отчаянии не находя зеркала.
Дарник и это предусмотрел, непонятно откуда извлек плоский предмет, столь дорогой женскому сердцу. И опять веселая возня за овладение зеркальцем.
Спать действительно уже не имело смысла, и их бесконечное баловство продолжалось дальше. Просто пили, ели, целовались, прятались под одеяло, подбрасывали в очаг поленья и снова утоляли жажду, грызли орехи, обнимались.
В разгар веселья яростно зарычал на дверь Пятнаш, замерев, они услышали позади времянки скрип снега под тяжелыми шагами. Из оружия при Дарнике, кроме кинжала, были лишь топор и два наконечника сулиц. Вскочив на пол, он торопливо стал прилаживать наконечники к коротким и не очень подходящим палкам. Но шаги стихли, и он вернулся на топчан.
— Леший? — заробела Всеслава.
— Если бы. — Князь и хотел, и боялся нападения лесного гостя. Когда-то его мать в похожей ситуации убила такого вот медведя-шатуна, и ему всегда хотелось повторить ее выдающуюся схватку.
Утром следы подтвердили: вокруг времянки бродил именно разбуженный голодом медведь.
— Зря ты, мишка, это затеял, тут тебе и каюк придет! — пообещал Дарник.
— Только не вздумай с ним сражаться! У тебя и рогатины-то нет! — сильно обеспокоилась жена.
— Ну вот еще, буду я с ним сражаться, не княжеское это дело, — отшутился он. — Но шкуру мы ему попортим, это точно.
И радуясь, что кроме любовных утех есть еще конкретное стоящее занятие, князь взялся за изготовление медвежьей толкачки. Среди поваленных деревьев отыскал два толстых сукастых ствола, обтесал их как нужно топором, оставляя заостренные сучки, и неподалеку от времянки подвесил их стоймя на ветвь старого дуба. Княжна ходила хвостиком и все пыталась разгадать секрет будущей ловушки.
— Теперь пойдем за приманкой, — сообщил ей муж.
Из кусков гниющей древесины он наковырял зимующих личинок, пешня для пробивания лунок во льду и рыбная снасть отыскались в самой времянке. Вскоре оставалось лишь выбрасывать из проруби на лед разнообразных рыбин: мелкие для ухи, крупные для приманки. Время словно повернуло вспять — Дарник снова был в родной землянке за пределами изгнавшей их с матерью Бежети, снова, чтобы выжить и торжествовать, призывал весь свой ум и физическое умение. И рядом находилась пусть не совсем еще помощница, но благодарная зрительница, поощряющая его на любые достижения одним своим присутствием.
К исходу дня князь начал все чаще да поглядывать вниз по реке, ожидая прибытия арсов. Среди них имелись такие охотники-следопыты, что могли взять след даже летом на речной гальке, не то что зимой на снегу. Неужели их побег из посада или Островца не видала ни одна живая душа?
Пешней он выдолбил небольшую ямку под висящими бревнами и закопал в них пять рыбин так, что снаружи торчали одни хвосты, залил яму для прочности речной водой, а от времянки до рыбьих хвостов проложил дорожку из рыбьих внутренностей.
Едва наступила ночь, опять зарычал и стал бросаться на дверь Пятнаш, но все оружие лежало перед Дарником на изготовку: две небольшие пики, пешня, топор и кинжал, так что он сам мог спокойно откушивать наваристой ушицы. Приступа опять не случилось, а чуть погодя со стороны старого дуба раздался громкий медвежий рык, быстро перешедший в неистовый с малыми паузами рев.
— Я все равно ничего не понимаю, — призналась княжна. — Он что там, с другим медведем дерется?
— Лишь бы не с нами, слабосильными, — посмеивался муж.
Впрочем, и эту вторую ночь они не спали вовсе не из-за медведя. И в княжеском доме, и в походном шатре Дарник всегда стеснялся много заниматься любовью, все казалось, что снаружи стоит кто-то и ведет подсчет его постельной доблести, да и самому не очень хотелось выходить к посторонним нетвердой походкой. Сейчас же все неиспользованные запасы любовного пыла без остатка выплеснулись наружу, превратившись в ненасытную бурю желаний. Время от времени Всеслава пыталась его хоть немного остановить, но это лишь добавляло масла в огонь. Какие там усталости, какие опустошения! Не умея произносить ласковых нежных слов, он мог доказывать свою любовь только таким образом.
Под утро они все же немного забылись в полудреме-полуяви. Серое рассветное пятно в дымоходном отверстии и мирно посапывающий под топчаном Пятнаш напомнили им о некоем незаконченном интересе. Стоило Дарнику спустить ноги на волчью шкуру, и княжна тоже была тут как тут:
— Я с тобой.
Выйдя из времянки, они направились к толкачке. Снег вокруг рыбин и нижние части сукастых стволов были в крови и медвежьей шерсти. Кровавые следы вели и дальше в лес. А три из пяти рыбин по-прежнему сидели в земле.