Рыцарь бедный

Панов Василий Николаевич

Объяснив расцвет шахматной жизни в Европе и США обилием соревнований и постоянным творческим и спортивным общением зарубежных шахматистов, Чигорин приходит к горькому выводу: «Картина шахматной жизни на Западе выходит, как-никак, блестящей, поражающей. Что же у нас на Руси? Лишь „вековая тишина“?» И отвечает на вопрос так: «Мы имеем полное основание оставаться при нашем утверждении, что отсутствие среди русских шахматистов общественности скрывает истинную суть дела, истинное отношение русского человека к нашей благородной игре…

В общей работе, удесятеряющей силу отдельной личности, – писал далее Чигорин, – есть нечто удивительно привлекательное. Матчи, конкурсы, турниры и составляют в деле шахмат

формы обмена между собою знаниями и наслаждениями, и в них члены шахматного общества находят то связующее, которое нелегко разорвать. Таким образом, в бойких, живых формах заграничной шахматной жизни – залог их устойчивости.

В этом решение нашего вопроса», – делал вывод Чигорин.

В следующем номере журнала Михаил Иванович так оптимистически характеризовал поставленную перед собою задачу:

«Организация и деятельность! – вот пароль и лозунг борца за будущее процветание шахмат в нашем отечестве. Недостаточно любить шахматы и работать над ними, нужно всем шахматным любителям соединиться воедино для достижения общих целей. Недостаточно соединяться в общества, нужно, чтобы общества эти жили полной жизнью, работали, сами шли и других вели вперед.

Перед нами прямо и открыто поставят вопрос, – продолжает Чигорин, – чего же мы хотим, что разумеем под вышесказанным? Если бы уж пошло дело о нашем личном мнении, о наших стремлениях, то мы поставили бы, не обинуясь, не колеблясь, предложение радикальное, самое действительное – основать Общероссийский шахматный союз с ежегодными конгрессами и турнирами поочередно в разных городах.

И что же мешает этому…»

После дальнейшей аргументации Чигорин приходит к выводу, что «мешает» только «недостаток инициативы и настойчивости».

Вскоре Чигорин убедился, что он не прав и что дело совсем не в этом, а «отсутствие в нашей шахматной жизни общественности» объясняется не пассивностью русских шахматистов, а общим политическим гнетом и произволом царского правительства.

В № 1 за 1886 год был напечатан проект Русского шахматного союза, а в № 7– циркуляр, разосланный редакцией «известным ей провинциальным любителям шахматной игры». В нем они приглашались агитировать за создание Всероссийского шахматного союза и вовлекать в него знакомых местных любителей.

Чигорин радостно потирал руки.

– Ну, вот, кажется, дело в шляпе, – говорил он свояку Дубравину. – А Настя каркала: «Ничего не выйдет!» Я ведь чего хочу: как мы с тобой открыли шахматный клуб за два года до утверждения его устава, так мы явочным порядком создадим и русский шахматный союз, а уж потом со всеми козырями в руках, с тысячным списком членов пойдем в министерство насчет устава. Ловко?

– Твоими бы устами да мед пить! – осторожно отвечал Дубравин, не желая охлаждать радость Михаила Ивановича. – Хорошо бы!

– Подумай только! – мечтал Чигорин, – наладим сеть провинциальных отделений – клубов, как за границей, будем следить за всеми новыми молодыми дарованиями, помогать им, наладим регулярные гастроли русских и зарубежных маэстро в Питере, Москве, провинции, матчи знаменитостей с местными чемпионами, а там, глядишь, по примеру зарубежных союзов, каждый год будем проводить отечественный чемпионат и, скажем, на рождественские каникулы, а весною, на пасхальные каникулы, – закатывать международные конгрессы. Главное – объединиться, выявить силы, хороших людей, создать костяк, а он тотчас обрастет живым мясом. Господи, да нешто в России мало талантов! Дайте им только дорогу, случай показать себя, выйти из «Домиников» на публичную арену!

Радости Михаила Ивановича не было границ, особенно когда начали прибывать списки любителей, желающих вступить в Русский шахматный союз: из Красноярска, Ташкента, Верного, Казани, Рыбинска, Ревеля, Риги, Харькова и других городов и прежде всего, конечно, из Москвы, где пульс шахматной жизни не уступал Петербургу благодаря энтузиасту Павлу Павловичу Боброву, в будущем издателю-редактору московского журнала «Шахматное обозрение».

Но бюрократические силы Российской империи, страшащиеся любого общественного начинания, были начеку. Цензурный комитет обратился к петербургскому градоначальнику с запросом, имеет ли право чигоринский журнал пропагандировать объединение шахматистов в союз. Намек был понят, и уже в 10–12 номере журнала за 1886 год появилось краткое, но многозначительное сообщение, что «пока мы не можем открыто и свободно действовать в пользу осуществления нашей мысли», то есть для организации Всероссийского шахматного союза.

Не ладилось снова дело и с самим журналом. В № 1 за 1886 год вновь появилась горькая заметка о недостатке подписчиков, предвещавшая начало конца.

В этом была какая-то ирония судьбы. С одной стороны, журнал угасал из-за недостатка средств, с другой – от номера к номеру становился лучше, интереснее. В нем были не только содержательные статьи, освещавшие русскую и зарубежную шахматную жизнь, детальные дебютные анализы, прекрасно прокомментированные Чигориным партии, но и обсуждались общие теоретические проблемы, волновавшие тогда шахматный мир. Умы шахматистов занимала идейная борьба между принципами «старой школы», классиками которой являлись Лабурдоннэ, Андерсен, Блекберн, Цукерторт, и установками «новой школы», которые формулировались ее создателем Стейницем.

Полемика со Стейницем

Не меньший интерес вызывала и проходившая весной 1886 года в различных городах США борьба за доской между корифеями обеих школ. Это был первый матч на мировое первенство между двумя сильнейшими и авторитетнейшими маэстро того времени. Морфи уже умер с 1884 году, прожив 47 лет, из которых только два года отдал шахматам, завоевав за столь краткий срок бессмертную славу. Любопытно, что родственники Морфи сразу забыли о своем презрении к его шахматному заработку и поторопились продать с аукциона все его шахматные реликвии, вместо того чтобы пожертвовать их в национальный музей. Золотые и серебряные шахматы с драгоценной доской, стоимостью в 5000 долларов, пошли за треть цены. Серебряная корона, поднесенная Морфи после его победы в американском чемпионате, – за 250 долларов, а серебряный сервиз – первый приз этого же турнира – за 400 долларов. Плантаторы боялись, что о Морфи вскоре забудут и призы обесценятся, и не подозревали, что его имя навсегда останется в памяти шахматистов всего мира, а цена «вещичек» подымется в десятки раз.

О Цукерторте я уже рассказывал читателю, как о блестящем победителе Лондонского гала-турнира. О Стейнице же как об одном из главных персонажей шахматной истории надо рассказать поподробнее.

Эта была яркая, колоритная фигура, такой же чистый фанатик любимого дела, как Чигорин, по только гораздо практичнее русского шахматиста и созревший в более благоприятных творческих и спортивных условиях.

Чешский еврей Вильгельм Стейниц родился 12 мая 1836 года в Праге. Чтобы получить высшее образование, он переехал в Вену, которая как столица лоскутной Австро-Венгерской империи была своеобразным сборным пунктом сильнейших шахматистов Восточной и Центральной Европы. Там Стейниц увлекся шахматами и проводил время не столько в аудиториях Политехнического института, сколько за игрой в венских кафе. Быстро приобретя репутацию первоклассного шахматиста, Стейниц отправился на Лондонский международный турнир 1862 года, где взял шестой приз. Тогдашняя шахматная столица мира привлекла его своими спортивными возможностями, и 26-летний Стейниц остался в Лондоне как шахматный профессионал.