Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 1
Шрифт:
— Ты и не знаешь, — выговорил он, начиная рыдать так быстро и бесхитростно, как немногие наследники пэров Карла Великого умеют в наши скрытные дни. — Откуда ж ты взялся? Готовься плакать, братец, сегодня хороним нашего отца.
Обмякнув от постыдного облегчения, я облапил Эда руками.
На утреннюю мессу мы так и не попали. Госпиталий, столь суровый с простолюдинами, ни слова не сказал рыцарю, поленившемуся идти на богослужение. Брат увел меня с собой, в гостиничную комнату, где он жил в компании еще двоих рыцарей, и там, усадив на пол, на потертый ковер, заставил пить и рассказывать. Пить я пил — быстро хмелея от перемен — а рассказывать так и не сподобился, что, впрочем, хорошо: похвастаться мне было особенно нечем. Зато Эд, отцовский наследник и наш новый сеньор, рассказывал не переставая — широкое лицо его, заросшее бородой, казалось знакомым и детским,
Того же мнения, милая моя, я придерживаюсь по сей день.
Мессир Эд, оказывается, погиб еще в начале зимы — как раз в адвент, когда я валялся в лихорадке. Поход выдался на редкость удачный — не константинопольский, конечно, но тоже недурно: за сорок дней карантена объединенное войско франков завладело землями размерами, почитай, с графство Блуа вместе с Бри! Вот победа так победа, нечего сказать. Брат, блестя глазами, поведал мне, как его посвятили в рыцари — не после смерти отца, нет, еще задолго до, так уж он славно дрался, когда брали штурмом предместье города Каркассон. Красивый город, братец, сказал Эд, щелкая пальцами; у нас таких нету. И вообще хорошая там земля, скажу я тебе — круглый год все цветет, хоть два раза урожай собирай. Жалко только, что там хороший вызрел урожай предателей.
Итак, французы взяли себе город Каркассон, его прежний владетель, еретик, попал в темницу, а еще один город, Безьер — рассказал мне Эд — повторил судьбу ветхозаветных Иерихона и Гая: его выжгли дотла, вместе со всеми жителями. И ты сам видел, как город сгорел, спросил с опаскою я, не очень представляя себе такое чудовищное разрушение. Слишком большой размах несчастья делал его для меня далеким и не особенно правдоподобным. Не то слово, засмеялся брат. Мы с рыцарями из Везле и еще с парой парней из Дижона, Альомом и Винсентом, там хорошо порубились. Ворья порезали, пока был грабеж разрешен — дай Бог всякому! Да только потом, тысяча чертей, аббат-легат всех разогнал поджигать город с разных концов. Добра пропало — жалко сказать, сколько! Мы с отцом оттуда и всего-то вывезли, что тюк бабского тряпья и серебряную посуду из какой-то лавки. И то не сами взяли, а у ворюги отняли — из этих, знаешь, наемников. Да речь-то не о том, черт бы с ним, с Безьером; я тебе рассказываю, каким знаменитым рыцарем наш отец стал и как его провансальцы подло предали.
Город Каркассон, богатый и целый, мы забрали себе и сделали своей столицей, сказал брат. Позже я привык к его манере рассказывать о военных подвигах — как будто он входил в самый избранный круг баронского совета, он обо всех говорил «мы»: мол, мы решили, мы захватили, мы приговорили к повешению… Сомневаюсь, однако, чтобы мой добрый брат вкупе с отцом в самом деле имели большое влияние на события той войны: наемный рыцарь из шампанского захолустья и его сын-оруженосец вряд ли имели доступ в шатер герцога бургундского, в чьем стане они обретались.
Отвоевав у еретиков Каркассон, мы две недели отдыхали, сказал брат. Выгоняли оставшихся провансальцев, войска расквартировывали. Нам с отцом хороший дом достался в верхнем городе, каменный, трехэтажный, вроде замка. Правда, потом мы о нем с одним наглым неверцем поспорили… Он, видишь ли, свой щит первым на воротах повесил. Да нам-то что? Это разве ж ворота были? Так, задний вход. Через такие ворота только лошадей заводить. Лошадей, кстати, много взяли — у них, у еретиков, в этом городе вся округа перед осадой собралась, с коньми, со всей скотиной, чисто как на ярмарку понаехали. А вонища там, в городе, была — я тебе скажу! Жара стояла, колодцы от такой уймы водохлебов быстро иссякли, а к речке мы им подходы перекрыли, так они там от жажды мерли, и дохлый скот прямо на улицах гнил — тьфу, вот что такое! Город был — как, знаешь, в Писании сказано про гробы раскрашенные: снаружи красиво, а изнутри — полно всякой скверны…
А как город малость расчистили, все пограбили, кто что мог — тут карантен кончился. И бароны собрали рыцарей и объявили: отбываем, мол, обратно, послужили королю — и будет, а такие далекие фьефы забирать нам нет интереса, у нас своих земель хватает. Поэтому мы выбрали из среды нас правителя, графа Монфорского, который будет Каркассон и всю округу для Церкви Римской держать во владении. Если еретики ополчатся — мы снова прибудем и всех разгромим, а пока крутись, граф Монфорский, как хочешь, нам пора по домам. Нам, рыцарям, они сказали просто: кто желает — оставайтесь, помогайте графу Монфорскому тутошнюю землю держать, он будет виконт, а вас своими баронами сделает. А мы и так сами себе бароны, нам тут делать нечего.
Ты парень умный, должен понимать, что это значит, сказал Эд. А значит это, что решили и бургундский, и неверский графы поджать хвосты. Наш-то Одон Бургундский еще на графа Неверского обиделся — они вообще все время друг под друга копали, все думали — не поубивают ли один другого. Одону-то и вовсе было терять нечего: он свое еще по дороге на военный сбор получил, когда мы в Лион ехали. Там, понимаешь ли, все войско крестоносное собиралось на святого Иоанна Крестителя. А мы с бургундцами даже опоздали малость, потому как задержались пощипать жирный караван купчишек. Так что даже не заработай Одон больше ни пуговицы за весь поход — он бы в накладе не остался. А с этой землей и непонятно, где выгода, где наклад. Виконтство Каркассонское — большое, у пленного виконта вассалов полно, и все не то что бы в восторге от нового сеньора из окрестностей Парижа. Не говоря уж о графе Тулузском, хитрой лисице: он всю дорогу крестоносцем прикидывался, чтобы его имущества не трогали, а родного племянника, виконта Каркассонского, под удар подставить не пожалел. Однако ручки чистенькими берег всю дорогу: флаг его и палатка в нашей ставке издалека виднелись, красные такие, а самого Раймона (Эд так и говорил, пренебрежительно — Раймона, или даже Раймонишку; видно, таков был стиль французского лагеря) в бою никто ни разу не видал…
Я вяло слушал, наливаясь вином и не зная, что рассказ брата может как-либо коснуться меня самого и моей дальнейшей жизни. Все, что я запоминал из его речей — это примерно следующее: граф Симон де Монфор, настоящий герой и Божий паладин, принял виконтство Каркассонское. Он долго сомневался, но потом попросил капеллана открыть Писание, ткнул наугад пальцем и велел перевести. И выпало ему из Псалтири: «Ангелам Своим заповедает о тебе, и на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою». Значит, на то Божья воля, понял граф — и бросил клич среди рыцарей: кто останется в помощь, драться против еретиков, тот покажет себя истинным крестоносцем и получит в награду большие земли. Когда поможет их отвоевать, конечно. Потому как столица, основной оплот нового государства, у Монфора была в руках — а вот все, что вокруг, кишмя кишело враждебными провансальцами. Наемников купить не трудно, только полагаться на них никак невозможно, да и войско из одной пехоты, без рыцарей — это не войско, а так, жалкое сборище.
— И много ли истинных крестоносцев в войске отыскалось?
— В нашем, десятитысячном? Тридцать с лишком человек, — отвечал брат не без гордости. — Остальные завязали добычу в тюки и поехали домой. Навоевавшись.
Мессир Эд решил остаться. Тем более что один из его братьев — старший, сводный — тоже принес оммаж графу Монфору. Своим верным сподвижникам граф Монфор, проявляя хватку истинного сеньора с большим будущим, обещал за верную службу столько, сколько у короля французского не заработаешь за три поколения: земли. Отлученные территории, кто-возьмет-того-и-будет, с крепкими замками, пышными виноградниками, хорошим строительным лесом, а при удаче — с уже готовыми сговорчивыми вассалами.
Они даже говорить по-человечески не умеют, лепечут по-своему, с отвращением сказал Эд. Чернявые, мелкие — сразу видно, с сарацинами кровью мешались. Предатель там на предателе. Сам Карл Великий на них как на мавров ходил, семь лет тот же самый Каркассон осаждал — а мы его за пол-месяца!
Мессир Эд решил остаться — вместе с сыном и сводным братом. Еще из шампанцев в Монфоровом воинстве нашлась пара рыцарей со своими людьми: Робер дЭссиньи и Рауль дАси, оба достойные люди, немолодые и крепкие, оба знали, на что идут. Другие — кто откуда: из Нормандии, из Невера, но по большей части с Иль-де-Франса, соседи и родичи Монфоровы. До ноября кое-как дотянули, успешно воюя по мелочи; День-Всех-Святых в Каркассоне отпраздновали. Тем более что там епископ сменился — наши своего поставили, Гюи де Во-де-Серне, это из-под Парижа, хороший прелат, понимающий, и с оружием знакомый не хуже прочих. А виконт каркассонский, который все это время в темнице просидел, как раз ко дню святой Цецилии ноги протянул. И понятно дело, сказал Эд — кто хочешь помрет от большого горя, если сидеть четыре месяца в темнице собственного замка и с новым хозяином через решетку общаться! А вообще-то жалко, он молодой еще умер, двадцать четыре года; и на вид рыцарь приятный, на провансальца даже не похож, волосы светлые, как у наших, и по-нашему, я слышал, говорил недурно, и католик к тому же… У него, говорят, мать наполовину француженка была. Кузина французскому королю.