Рыцарь и Буржуа
Шрифт:
Советская этическая литература при анализе истории нравственности руководствуется главным образом представлением о пяти последовательно сменяющих друг друга общественно-экономических формациях и соответственно этому выделяет пять качественно различных систем нравственности. В ней не получила достаточного отражения идея К. Маркса, согласно которой вся добуржуазная эпоха, включающая первые три общественно-экономические формации, однородна в том отношении, что для нее характерна общественная связь, основанная на личной зависимости. Тем более ценна работа М. Оссовской, показавшая, что в общественном сознании всей добуржуазной эпохи превалировал один и тот же аристократический личностный образец, один и тот же рыцарский этос, на смену которым пришли буржуазный, мещанский личностный образец и буржуазный, мещанский этос. Добросовестное описание этих образцов, их исторических вариаций и национальных модификаций и составляет содержание двух основных работ М. Оссовской, представленных в данном однотомнике. Эти исследования могут рассматриваться не только как иллюстрация Марксовой идеи, но и как одно из специальных доказательств ее истинности.
Таким образом, научный опыт М. Оссовской показывает, что исследование истории нравов является эмпирическим исследованием, но в теоретически заданных и осмысленных рамках, которые в конечном счете определяются социально-философскими
Методологическая ценность работ М. Оссовской подтверждается плодотворностью содержащихся в них конкретных этических обобщений. Рассмотрим некоторые из них, на наш взгляд, самые важные.
Основной итог проведенных М. Оссовской исследований по истории нравов состоит, несомненно, в выделении двух личностных образцов рыцарского и мещанского. Аристократический этос держится на презрении к труду ради заработка, в особенности к физическому труду; для мещанского этоса, напротив, характерно трудолюбие, становящееся даже самоцельным. В первом случае мы видим риск, широкий жест, великолепие, во втором осторожность, недоверие, приземленность. В первом случае расточительную щедрость, во втором бережливость, скупость. Для аристократии характерно стремление к славе, непомерное честолюбие, буржуазия же стремится к безопасности, надежности существования. Аристократический образец имеет личностную форму, его носителем может быть только человек благородного происхождения; основой основ этого образца является убеждение, что честь и достоинство личности выше любых материальных благ, самой жизни. Мещанский личностный образец, если можно так выразиться, безличен. Он переносит акцент с личности на эффективность ее действий; богатство и польза рассматриваются как показатели нравственного достоинства человека или, как считает Б. Франклин, кредит мерило добродетели.
Мещанский личностный образец получает преобладание в общественном сознании только в Новое время, с развитием капитализма. Но это вовсе не означает, что он только в это время и появляется. Он столь же древен, как и те средние социальные слои, мелкие собственники, условия жизни которых в нем идеализируются. «Мораль дидактической басни от Эзопа до Лафонтена носила мещанский характер» (с. 182), пишет М. Оссовская. Есть более древние, чем басни Эзопа описания такой морали. Вполне мещанскими являются ценности труда и законности, которые провозглашает Гесиод в противовес аристократическому идеалу Гомера; «Труды и дни» выражают иное по сравнению с «Илиадой» осторожное, приземленное, пуританское до пуритан моральное мироощущение. Нормы мещанской (мещанской в социологическом, историческом, а не ценностном содержании этого термина) морали, ориентированные на бережливость, трудолюбие, самоограничение, осмотрительность и т.п., существовали, таким образом, издавна; только они находились на заднем плане, периферии общественного сознания. В Новое время они просто выходят на передний план, перемещаются в центр, подвергаясь, разумеется, одновременно содержательной трансформации. Соответственно, потесненный и низвергнутый аристократический идеал совершает движение в обратном направлении с центра перемещается на периферию.
Развитие в области морали отчасти совершается по принципу калейдоскопа, когда один и тот же состав элементов дает каждый раз новую картину благодаря их различному сочетанию. Неверно, конечно, думать, будто в мире моральных норм не появляется ничего нового. Появляется, хотя и не столь обильно, как принято считать. Однако борьба вновь возникших норм со старыми, традиционными нормами отнюдь не исчерпывает содержания процесса нравственного развития, в том числе в его восходящей, прогрессивной тенденции. Исследования М. Оссовской показали: для понимания исторической динамики нравственности очень важное значение имеет борьба различных, «извечно» полемизирующих между собой норм за господство, преобладание в нравственном сознании общества. В наиболее напряженные моменты эта борьба носит бескомпромиссный характер.
Смена господствующего личностного образца в общественном сознании происходит не путем плавного перехода, а в форме решительного отрицания. Буржуазный образец личности находится в резкой конфронтации с аристократическим идеалом, он, собственно, и формируется путем сознательного отрицания последнего: там, где утверждалась нарочитая праздность, провозглашается принципиальное трудолюбие; там, где господствовала щедрость вплоть до расточительного пренебрежения к деньгам, возникает мелочная расчетливость и бережливость; там, где властвовал баловень судьбы, появляется человек, который горд тем, что всем обязан самому себе, и т.п. Такое отношение является вполне естественной защитной реакцией только что возникающей и потому по неизбежности еще слабой буржуазной морали. И только по мере того, как она укрепляется, становится господствующей в общественном сознании, меняется отношение к рыцарской морали прошлого: конфронтация сменяется компромиссом, отрицание заимствованием. Победившая буржуазия стремится придать своему социальному облику аристократический лоск. Купец хочет стать к тому же еще и джентльменом. Почему бы нет, если теперь это не вредит его положению, не мешает бизнесу, не унижает достоинства? Теперь он может это себе позволить, ибо его общественный статус, его социальная «первосортность» вне сомнений; и теперь уже не он тщится стать аристократом, а, напротив, аристократизм ставит себе на службу.
Отношение буржуазного личностного образца к аристократическому, которое в талантливом изображении М. Оссовской выглядит как движение от отрицания и конфронтации к заимствованию и компромиссу, является, по-видимому, вообще характерной особенностью борьбы нового со старым в морали. В этой связи интерес представляет вопрос об условиях наиболее плодотворного, эффективного усвоения нравственных ценностей прошлого. Можно отметить два момента. Во-первых, сами ценности отрываются от первоначальной узкоклассовой, исторически ограниченной основы и раскрываются в своем общечеловеческом содержании. «С немалым трудом в истории этической мысли отделяется благородство от благородного происхождения» (с. 437). Но такое отделение обязательно должно было произойти для того, чтобы благородство могло войти в неаристократические личностные образцы (буржуазный, а также социалистический). Бережливость как нормативная установка выражает одну из характерных особенностей образа жизни мелких собственников, исторически она связана с первоначальным капиталистическим накоплением. В таком виде она может рассматриваться скорее как порок, чем добродетель. Бережливость, однако, изменчива и обнаруживает такие грани, которые вообще не связаны с накопительством и выражают уважение к человеческому труду (в этой связи вызывает интерес и содержит большой воспитательный потенциал проводимое М. Оссовской различение бережливости по отношению к деньгам и по отношению к вещам); в этом качестве она входит в общечеловеческий нравственный фонд. Во-вторых, заимствуемые ценности включаются в качественно новую систему морали и в зависимости от этого приобретают новые значения. Например: благородство аристократа заключается в том, чтобы хранить честь и привилегии своего сословия, не унижаясь до равноправного общения с представителями низших сословий, оно ярко выражается в том, что карточный долг для него священен, а долг мяснику ни к чему не обязывает; благородство буржуа состоит в том, что он учреждает фонды, стипендии и т.п., чтобы подобными благотворительными акциями сгладить жестокость практикуемой им эксплуатации, он пытается в гражданской и частной жизни смягчить те социальные контрасты, которые сам же углубляет в качестве бизнесмена; благородство социалистической личности обнаруживается во внутреннем достоинстве, которое не должно знать раздвоенности мотивов и поступков, частной и публичной жизни, не признает успеха, приобретенного ценой интриг, подлости, обмана и других низостей. Ясно, что хотя речь здесь идет об одном явлении, тем не менее оно заключает в себе различные исторические смыслы.
М. Оссовская рассматривает историю морали в прямой сопряженности с историей этики. Традиционно эти процессы рассматриваются в изолированности друг от друга, и такой взгляд, к сожалению, получил широкое распространение в советской литературе. Считается, что этика является лишь рефлексией по поводу морали, осуществляемым задним числом размышлением о ней. Стало едва ли не общим местом утверждение, будто этика относится к морали так же, как вообще любая наука относится к своему предмету. Поэтому в этику обычно включают только философско-теоретические объяснения морали, а мораль сводят к области обыденного сознания; в работах по истории нравов, как правило, мы ничего не узнаем о Спинозе или Канте, а в теоретических курсах этики о формах вежливости или парадоксах раскаяния. Как не разделить возмущения М. Оссовской в связи с тем, что даже Б. Франклин в традиционно понимаемой истории этики является фигурой незаконной?! «При отборе авторов в истории этики всерьез принимались лишь этические построения профессиональных философов. Моральные наставления идеологов оставлялись без внимания, зато излагались малооригинальные и мало кому известные этические рассуждения философов, зарегистрированных в традиционных компендиумах по философии. За этим пренебрежением стояла определенная концепция этики и ее истории. Считалось, что история этики должна быть историей науки, все больше приближающейся к истине и представляющей этическую мысль в виде определенной системы, тогда как свободные размышления на моральные темы не включались в науку. Но последовательно этот критерий не соблюдался, и, например, для Ларошфуко или Ницше место в истории этики, как правило, находилось. И неудивительно: ведь граница между этиком и моралистом неуловима. Так называемые этические системы редко были действительными системами, а мысль моралистов складывалась порой в гораздо более стройное целое, чем рассуждения «профессионалов от этики», какими считались философы. Так или иначе, история этической мысли, принимающая во внимание тех, кто действительно был причастен к великим нравственным преобразованиям своего века, еще не написана. В такой истории этика Франклина займет место, принадлежащее ей по праву, место классической модели буржуазной морали» (с. 234-235).
Взгляд, жестко разводящий этику и мораль как науку и ее предмет, игнорирует фундаментальный факт нормативности этики. Этика участвует в творчестве норм; она не только отражает свой предмет нравственность, но и в известном смысле создает его. Этот переход этики в мораль, а морали в этику наиболее полно осуществляется тогда, когда речь идет о систематизации многообразия моральных норм, их организации в качестве черт личности, являющей собой нормативный образец. Аристократический и буржуазный личностные образцы, которые, как показывает М. Оссовская, являются коренными характеристиками соответствующих исторических типов морали, были сформулированы в рамках профессионализированной духовной деятельности, мыслителями и деятелями культуры, занимающими или призванными занять важное место в истории этики. Исследования М. Оссовской подтверждают: этика становится действительным нравственно-формирующим фактором благодаря тому, что она задает нормативные образцы личности, достойные подражания целостные модели поведения и образа жизни. Это одно из несомненных проявлений ее нормативной функции, ее практического, прикладного характера.
Одной из теоретически сложных и социально животрепещущих проблем, обсуждаемых М. Оссовской, является вопрос о том, как связанная с обострением классовой борьбы политизация и идеологизация общественной жизни влияют на нравы, формы непосредственных взаимоотношений между людьми. Этому посвящена ее статья об этике борьбы, написанная в привычной для автора спокойной, почти сциентистской манере, но полная внутренней страсти, глубокой веры в гуманистические ценности. М. Оссовская показывает, что борьба, состязания, стычки индивидов (типичный случай: рыцарские турниры) традиционно регулировались моральными нормами, призванными обеспечить равенство условий, уважение к поверженному противнику и т.д. Затем она рассматривает, как постепенно меняются, говоря точнее, отбрасываются эти нормы, в частности, нормы воинской этики. Эта характерная для империалистических диктатур тенденция нашла крайнее воплощение в практике германского фашизма, отношение которого к своим противникам не укладывается ни в какие этические каноны, является патологией ненависти. Жесткая идеологизация мышления, когда политические критерии подминают все остальные, отрицательно, разрушающе влияет на общественные нравы. Это говорит о том, что мораль является относительно самостоятельным, автономным общественным феноменом, выполняющим незаменимые функции, среди которых одно из важных мест занимает ограничение политического экспансионизма. Политика и этика, как доказал еще Макиавелли, плохо сходятся между собой. Но жизнеспособность общества и состоит в том, чтобы уравновесить их, не дать политике поглотить этику, чтобы, заботясь о ценностях государства, беречь святость человеческой индивидуальности. Вопрос об этических ограничениях политической борьбы приобретает новый смысл в современных условиях, когда политическое противоборство приняло глобальный характер борьбы двух мировых систем и когда оно подкреплено таким «аргументом», как ядерное оружие и возможность многократного уничтожения человечества. Теперь эти ограничения перестали быть гуманистическим довеском к политическому расчету. Они сами стали жизненно важным фактором и потому приобрели первостепенное политическое значение. История много раз и, к сожалению, без должного эффекта доказывала: общество не может безнаказанно попирать этические ценности. Сегодня цена такого попрания высокая, самая высокая; цена эта существование человечества.