Рыцарь Леопольд фон Ведель
Шрифт:
— Душой и сердцем, светлейший принц! Однако я прошу, когда я постучусь в вашу дверь, чтобы она была отперта для Веделя!
— Как и мое сердце. Чтобы ты постоянно имел меня при себе, я за твою пламенную песню дарю тебе мой портрет на цепи. Носи его, пока не умрешь, он будет согревать твое сердце!
Все, даже курфюрст подали руки молодому человеку и сказали ему приятные слова на прощанье. Потом ему прошептал Мансфельд.
— Ты сегодня много видел и слышал, поди домой к господину Луке. Завтра ты наденешь мою одежду, и я буду тебя считать за сына.
Леопольд положил отличное начало своей жизни в чужой стране. К сожалению, не человек создает обстоятельства, а обстоятельства подчиняют себе его. Так Леопольду пришлось испытать и жить совершенно иначе, чем он думал, ему предстояла впереди не роскошная придворная жизнь и высокие рыцарские дела, а суровая жизнь среди суровых людей того времени. Долго и незаметно
Когда Леопольд на другой день явился в платье Мансфельда, с золотым портретом Оранского на серебряной цепочке, то во всяком возбуждал смех. Его привели в княжескую женскую комнату, и он должен был повторить свою песню перед невестой, ее матерью и матерью принца. Жена курфюрста велела напечатать ее, и городские музыканты исполняли ее гораздо лучше. Не прошло и одной недели, как студенты начали петь ее на своих пирушках, одним словом, «Оранский призывает» можно было слышать во всем Лейпциге. Подобно всему хорошему, кончились и лейпцигские пиршества скорее, чем желал этого Леопольд. Наш друг сделался тщеславен и несколько высокомерен. Впрочем, он вел себя безукоризненно и избегал дурного общества, так что господин его, граф, остался им очень доволен.
Наступило время отъезда. Сначала уехал из Лейпцига принц Оранский с матерью и молодой супругой. Пушки с валов провозгласили его отъезд и конец праздников, знамена, флаги и украшения были сняты с домов. Лука Бланкензее также уехал с герцогом Гансом. После всех выехал уже граф Мансфельд с Леопольдом.
— Ты узнал, — начал Мансфельд, когда они были уже за городом, — жизнь правителей и высоких господ со светлой, веселой стороны, и сумел заслужить их большую благосклонность. Теперь же впереди у нас, мальчик, дорога труда и работы. Если ты теперь увидишь других людей с другими лицами, то знай, что серьезная сторона жизни пред тобой. В твоем молодом возрасте было бы странно, если бы ты не сделался тщеславным. Ты, наверное, вообразил, что это продолжится долго и все везде будет благоприятствовать тебе! Скоро ты убедишься, друг, как люди неверны, когда дело коснется серьезного. Со смерти Лютера и битвы при Мюлберге и Зиферсгаузене шмалькальденский союз распался, и господа, сражавшиеся тогда за общее дело веры, теперь сидят на печи. Всякий думает: «Делай ты, а я не могу». Если бы мы были согласны, мы были бы сильны, а теперь всякий представляет добычу для императора и папы, у которых очень острые зубы. Ты в Лейпциге хорошо слышал, что терпят наши протестантские братья во Франции и Нидерландах, скоро и до нас дойдет очередь! Поэтому я и поеду с тобой по Саксонии, Франконии и Швабии, чтобы собрать шмалькальденских братьев. Я должен убедить их вооружиться собрать войско и ждать условного знака когда придется двинуться за Рейн и на итальянцев.
— Но если все уйдут за Рейн господин отечество останется беззащитным и император может ударить в тыл?
— Турки в Венгрии острыми когтями впились в его шею и он не может перейти через горы. Если же мы разобьем на голову Филиппа Испанского Гизов и Медичи во Франции то император сделается ручным и будет очень ласков с нами. Потом наступит время — и мы выметем весь папизм из Австрии, Баварии, Германии. Вот наш план, мальчик! Молчи о нем и увидишь, что будет впереди!
Трудов храброго Мансфельда было не совсем достаточно для высказанного плана, он неутомимо почти три года ездил ко всем шмакальденцам. Леопольд начал было петь при маленьких дворах свою песню «Оранский призывает», но ничто не помогало. Все правители помогали протестантскому делу только прекрасными речами. Ни один не хотел собрать войско и присоединить свое имя к делу Мансфельда. Некоторые были откровенно против всякого вооружения, другие хотели еще подождать. Большинство было согласно все сделать, но не было денег! К этому же еще присоединялось старое немецкое соперничество и самолюбие больших и малых правителей. Саксонские эрнестинцы не хотели пристать к делу, которое защищали альбертинцы. Филипп Гессенский более желал завоеваний, чем борьбы за веру. Богатые же и свободные города севера объявили прямо: «Если рыцари не хотят сражаться то что за дураки граждане, которые возьмутся за мечи!»
Леопольд узнал много несчастных людей с великими именами видел много нового драгоценного, но больше подлого, одним словом, он вынес самое дурное представление о Германии и ее маленьких государствах.
Наступила весна 1565 г. После свадьбы Оранского многое изменилось на свете, чтобы оправдать опасения, многократно высказанные на брачных торжествах. В сражении при Дрейксе гугеноты были разбиты партией Гизов, на престол Франции вступил Карл IX, сын Екатерины Медичи, а с ним вместе римское коварство опутало страну.
Граф Мансфельд с Леопольдом прибыли в Берлин, где граф сделал последнюю безуспешную попытку убедить Иоахима II возобновить протестантский союз и стать во главе его. Когда здесь также не посчастливилось, то он решил ехать домой, спокойно управлять своим маленьким имением и предоставить времени и судьбе произвести соединение немецких протестантов.
Не одному ему не удалось предприятие горе постигло и Губерта Ланге который отправился из Нидерландов с ученым Петром Рамусом. Цель их была призвать шмаль кальденских князей снова к прежней братской любви в Лейпциге и просить помощи немецкого войска против Филиппа II. Попытка эта также кончилась ничем Мансфельд написал друзьям, что прежде чем ехать домой, он посетит старый город Лютера чтобы посоветоваться с ним.
Леопольд писал очень редко и мало о своей жизни родным. Тогда сношение с севером было очень неудобно. Из Берлина, однако, ему удалось написать Иоанне о своих походах, при этом он умолчал о почестях оказанных ему при разных дворах, юноша сам думал рассказать матери о своих успехах. С другой стороны он дал ей понять, что, когда кончится срок службы и ученья, он желает посетить другие страны.
Роскошная зелень мая вовсе не гармонировала с осенним настроением графа и юноши. Мансфельд был сильно огорчен и озабочен он находился в положении человека, очень много трудившегося и все-таки не достигшего своей цели. Не менее основательные причины делали печальным и Леопольда. Его религиозные убеждения после знакомства с графом, очевидно, изменились и укрепились на всю жизнь, но зато рушились его прежние высокие представления о достоинстве и силе немецких князей. У Леопольда теперь снова появилось сильное желание посетить Кремцов. Он не мог освободиться от воспоминания об Анне Эйкштедт. С каждым годом его воображение рисовало ему эту милую девушку все в более ослепительных красках. Но если он возвратится в Кремцов, то мать опять возобновит попытку соединить его с Анной, и тем самым может произойти окончательный разрыв между семействами Веделя и Эйкштедта. Отвращение Анны к юноше после всего случившегося, наверное, еще больше возросло, кроме того, Леопольда огорчало еще то, что этими назойливыми предложениями он позорит честь своего дома.
Ненависть обер-гофмейстерши Борк и Сидонии к Иоанне и ее роду была очень опасна для жителей Кремцова, поскольку обе они имели силу при дворе. Главным оружием служила насмешка, и семейство Эйкштедтов, почти ежедневно сталкивающееся со двором, чувствовало на себе действие этих насмешек. Можно себе представить, как мать с дочерью рассказывали о слабости Иоанны в Штеттине, выставив ее и Леопольда в самом смешном виде. Когда Анна фон Эйкштедт считалась невестой Веделя, во многих кружках дразнили ее Леопольдом, коварно напоминая при этом о шестнадцати тысячах марок, данных Иоанной Эйкштедту. Все это ущемляло канцлера в его самых священных интересах. Если бы обер-гофмейстерша и Сидония удовлетворились бы этой местью, они достаточно быстро достигли бы разделения семейств Веделя и Эйкштедта. Новое, более тонкое оружие, направленное этими дамами против Кремцова, разрушило окончательно их первоначальный план, и кроме того, сильно повредило самой Маргарите.
Изгнанные монахи в Штеттине снова обратились к «всемогущей» госпоже Борк и подали ей жалобу Гилария. В ней Иоанна фон Ведель называлась язычницей, богохульницей и убийцей беззащитных подданных. С радостью принялась Маргарита за дело, и на тайной аудиенции передала жалобу самому герцогу. Барним был ужасно рассержен тем, что Иоанна не обратила внимания на его позволение, и яростно воскликнул, что повелительница Кремцова скоро почувствует его отеческую руку. Он призвал канцлера и строго объяснил ему все. Герцог Барним требовал, чтобы Иоанна судилась перед особенным судом, составленным из высшего духовенства страны. Кроме того, он приказал арестовать ее и пытками заставить сознаться в дурных поступках. Это известие возбудило при дворе и в городе огромный интерес. Прежние дурные речи о вдове были ничто перед ужасом этих обвинений. К сожалению, Эйкштедт не мог ничего сделать против ярости герцога и подлости Маргариты. Он действительно созвал духовенство страны и послал приказ об аресте вдовы Веделя. Это приказание пришлось исполнять ее брату, капитану Иоганну, старшему чиновнику герцога в Штатгарте. Естественно, Эйкштедт тайно известил обо всем Иоанну и капитана.