Рыцарь Леопольд фон Ведель
Шрифт:
Когда суд собрался, Эйкштедт объявил ему, что преступления монахов были доказаны. Они злоупотребляли добротой и терпением герцога и милосердием своей патронши. Поэтому Барним, во избежание дальнейшего скандала, навсегда выгнал их и поручил собранию укрепить протестантскую веру в Колбетце. Если господа теологи и были лишены удовольствия судить монахов, зато они получили власть для введения протестантского вероисповедания в Померании. Они взялись за дело вполне основательно. В Колбетц были назначены, к вдове Веделя, три строгих проповедника, которые, по приказанию собрания, заколотили золотую женщину крепкими решетками, так что никто не мог видеть этого долгого искушения колбетцких жителей.
Позорное
К величайшему тайному удовольствию старого Барнима Сидония была сделана первой почетной дамой супруги Иоганна Фридриха. Подобный поступок коварной девушки стал причиной ее дальнейших преступлений и ускорил ее ужасный конец.
Капитан фон Борк, навсегда простившись с Маргаритой в 1555 году, составил завещание, где он после такого позора отказывался от Сидонии как незаконнорожденной. После измены дочери Маргарита была удалена от придворного блеска в уединенный благочестивый монастырь, ее сильному желанию жить в роскоши был положен конец. За это всю ненависть она обратила на дитя своего позора, отняла у него всякую надежду на богатое наследство, которое она оставила по завещанию сыну Георгу. Это завещание из монастыря послала она капитану, своему супругу, и в глубоком раскаянии просила у него прощения. Самым нежным и покорным образом просила она мужа выхлопотать ей свободу, чтобы она могла спокойно пожить с ним и своим сыном.
Эти завещания родителей оставили Сидонию совершенно бедной, она потеряла самостоятельное положение в жизни и окончательно была лишена благосклонности двора и правителей.
Между тем ярость седого герцога обрушилась на невинных: Эйкштедт с сыновьями были уволены с герцогской службы. Канцлер уже давно хотел оставить службу, но его еще удержало колбетцкое дело. Теперь же герцог был зол на него и лишил места вместо благодарности за его искусное ведение дела. Это обстоятельство очень огорчило детей Эйкштедта, и вследствие этих неприятностей Анна принуждена была думать еще с большим отвращением о Леопольде.
Наш герой также был огорчен всем этим, ибо видел, что его мать чувствовала на себе следы коварства обер-гофмейстерши. Герцог так далеко зашел в обвинениях вдовы Веделя, что должен был дать ей публичное удовлетворение. Но этого не было, в Штеттине все подобные дела скоро оканчивались, и никому не разрешалось о них судачить. Но Иоанна не обратила на это никакого внимания, ей было очень грустно видеть позор Эйкштедта, потерпевшего за ее дело. Присутствие Леопольда не могло изменить этого дела, могло даже ухудшить.
Несмотря на сильную любовь к матери, Леопольд вовсе не хотел возвратиться в Кремцов. Одной из причин его нежелания был старший брат Буссо. Из различных писем матери, пастора и Юмница Леопольд знал, как отвратительно поступила Сидония со своей матерью и что Буссо все-таки продолжает любить эту проклятую девку. Леопольду казалось, что когда он будет в Кремцове, то ему не удастся избежать неприятных разговоров с Буссо о его слепой любви, а с канцлером — о его несчастьи. Многое невысказанным оставалось между матерью и Буссо, а с приездом Леопольда это привело бы к неприятностям. Кроме того, наш герой страстно желал увидеть свет и его чудеса. Ему не хотелось возвращаться к прежним ссорам, бесцельным желаниям и пустой надежде. Но ему теперь казалось, что нет на свете лучше людей, чем его мать.
Был полдень, когда граф с юношей въезжали в Эльстерские ворота Виттенберга. Мансфельд уже вперед отправил своего конюшего предупредить о приезде своих друзей. Графом овладели неприятные чувства, когда он снова увидел это старое и мрачное здание, где он часто сиживал с Лютером, его женой Катериной, Лукой Кранахом и Меланхтоном. Часто оживленно беседовали они тут о немецкой свободе совести, о выступлении немецкого народа против римского притеснения. С не меньшим уважением смотрел Леопольд и на места, где жил и учил великий реформатор, рассеявший мрак католичества. Их видели сверху из окон, и когда они сошли с коней и через каменные ворота вступили в мрачные со сводами сени, к ним вышел господин в темном бархатном плаще с воротником из куницы. Белая голова его торжественно покоилась на воротнике, а цепь на его груди, черные чулки и бархатные башмаки указывали на то, что он занимает важное положение в магистрате известного университетского города.
— Да благословит вас Бог, господин граф! — воскликнул встретивший, протягивая графу руку. — Я желал бы, чтобы ваши известия были радостны в этом счастливом месте. Мы получили от вас очень мало хороших известий, а здесь также мало хорошего. Господин Ланге уезжает в Нидерланды. Вчера прибыл из Вены императорский посол, и никто не знает его полномочий.
— Наверное, в них нет ничего хорошего, господин Коппе. Может быть, император думает, как бы посеять раздор среди нас, протестантов!
Они поднимались наверх, и советник обратился к графу, указывая на Леопольда:
— А этот молодец тоже с нами?
— Я думаю. Этот юноша — фон Ведель, мой паж. Он был со мною при всех дворах и видел все наши дела, на него можно положиться. Леопольд, это господин бургомистр Леонард Коппе из Торгау, друг Лютера, разрушивший францисканский монастырь. Он был первый боец и освободитель госпожи Катерины, супруги Лютера и десяти других монахинь из тяжелой неволи.
Леопольд поклонился и последовал за ними. Они вошли в довольно высокую комнату, с двумя глубокими окнами. Потолок комнаты составляли резные балки. Деревянные стены были покрыты серой краской с разбросанными пестрыми цветками. В некоторых местах стены были украшены черными арабесками. Это была комната покойного Лютера, свидетельница духовной работы великого человека. При входе перед конторкой часто сиживал Лютер со своей супругой.
Мансфельд воспользовался случаем и шепнул Леопольду, где он находится, и указал на окно, где на месте Лютера сидел человек, в котором Ведель узнал Ланге, друга Оранского и Меланхтона. Кроме упомянутых, были еще доктор Вольфганг Калига, доктор Давид Китреус, священник замка доктор Мантель, два виттенбергских советника и господин фон Коттериц, торгауский дворянин. Когда графу представили всех господ и произнесли имя последнего, он отскочил назад.
— Фон Коттериц? — воскликнул он. — Неужели вам еще неизвестно, что он выстрелом в спину убил курфюрста Морица при Зиферсгаузене? Какое дело подобный человек может иметь здесь?!
— Дело, — отвечал спокойно, с холодной улыбкой, Коттериц, — которое Мориц опозорил двойной изменой, дело свободной веры!
— Гораздо лучше, если бы господин Мориц жил вместо вас. Это был единственный князь, который нам мог помочь в теперешнее трудное время!
— В этом доме не должно быть споров, — прервал их Коппе. — Если мы даже принадлежим к разным евангелическим обществам и исповедуем различные учения, то у нас все-таки один общий враг — римская тирания. С милостивого дозволения курфюрста мы собрались в Виттенберге для примирения и единства, если наше дело удастся, то будет созван общий протестантский собор для полного установления братства. Вы, граф, много потрудились для этого дела, и я не могу подумать, чтобы вы рассорились с человеком, который хотя и поступил преступно, но это было вызвано жестокой казнью отца и гибелью всего семейства.