Рыцарь нашего времени
Шрифт:
Полина смотрела на смуглую женщину с короткими сальными волосами и молчала.
– Долго глаза на меня будешь таращить? Чего тебе надо, спрашиваю.
Полина протянула руку и внезапно дотронулась до лица Томши, прикоснулась указательным пальцем к толстой пористой коже, будто проверяя, настоящая она, теплая, или нет. От ее прикосновения Томша отдернула голову, словно оно могло прожечь кожу насквозь, и выругалась сквозь зубы.
– Дура больная! – бросила она. – Такая же психованная, как твой братец.
Лицо Полины Чешкиной изменилось в одну секунду: замершее – оно вдруг проснулось, ярость и боль сверкнули в расширившихся глазах, крылья тонкого носа раздулись, и она стала невероятно похожа на деда. Боль, горечь, ненависть, тоска – невыразимая тоска, поселившаяся в ней со вчерашнего вечера, когда она поняла, что Коля мог бы жить, – завыли в ней на тысячу голосов, вмиг разрушили сферу, в которую она заключила себя сама, чтобы боль не пробила ее изнутри и снаружи.
– Это вы его убили! – крикнула она высоким напряженным голосом. – Вы! Господи, и все из-за того, что вас не оценили!
Скулы Томши пошли красными пятнами с неровными краями, словно кто-то щедро швырнул на них краски с кончика кисти, нарочитое спокойствие исчезло.
– Да! – закричала она в ответ, наступая на Полину в бешенстве, исказившем и без того некрасивое лицо. – Я! Брякнулся твой братец, только и успел, что заорать перед смертью! И ни ты, ни твой дед – вы ничего мне не сделаете! Убьете меня – в тюрьму засядете, а я-то, я-то на свободе останусь! Живая останусь, здоровая, а вы – сгниете! Не будет вас больше!
В неистовстве она швыряла слова в лицо девушке, не думая о том, что выдает сама себя, что все происходящее может быть подстроено, а Полина, онемев от этого взрыва, пятилась назад, пока не наткнулась на мраморный пресс, лежавший на полу.
– Я бы и тебя убила, и деда твоего! – Томшу несло, она не в силах была остановиться. – Презирали меня? Носы воротили от Маши? Думали, все у вас будет хорошо? Порыдайте теперь на его могилке, поплачьте над его стишками!
Она осклабилась и стала похожей на жирного раскосого волка, нашедшего добычу.
– И скрываться я от вас больше не буду! Чтобы всю жизнь вы помнили, кто такая Мария Томша!
Она перевела дыхание, тыльной стороной ладони провела по губам, стирая с них слюну. Глаза ее были прикованы к лицу Полины, на котором она ожидала увидеть отчаяние и насладиться им сполна, жалея лишь о том, что нет здесь старого Чешкина, – его унижение было бы достойной наградой за все, что она перенесла. Ее вновь переполняло торжество – так же, как вчера, когда, выплеснув то, что ей давно хотелось прокричать на весь мир, она заметила беспомощность на лице здоровяка-сыщика.
Но с Полиной, казалось, происходило что-то странное. Черты ее лица словно затвердели, в глазах мелькнуло изумление, сменившись чувством, которое Томша не смогла определить – она лишь осознала, что по непонятной причине то, что должно было стать добычей, ускользнуло от нее.
– Ошибаетесь, – тихо проговорила Полина, и Томшу неприятно поразил контраст ее негромкого голоса с прежним, зажатым, как в тисках, которым она обвиняла Марию в смерти брата: она не должна говорить таким голосом. – Ошибаетесь, – повторила Полина чуть громче. – Мы не будем вас помнить.
Полина обогнула мраморную плиту и развернулась, собираясь уходить («Уходить?! Почему она уходит?»), повернув к Томше исхудавшее нервное лицо, но глядя не на нее, а мимо – на скульптуры, расставленные за спиной Марии Сергеевны.
– Потому что вы – никто, – сказала Полина. – У Коли было все: талант, любовь, друзья... А у вас ничего нет, никогда не было и никогда не будет. Вы думали, что мстите нам? Вы себе отомстили.
Полина чуть качнула головой, будто сожалея о Марии Сергеевне, и быстро пошла к двери.
Беззвучно, как зверь, Томша прыгнула на нее, повалила, подмяла под себя, нанося удары кулаками куда придется – в лицо, в тонкое хрупкое тело, даже по разметавшимся волосам; она разбила костяшки в кровь, но боль не остановила ее, а придала сил, и вид крови на запрокинувшемся лице жертвы вызвал такой прилив бешенства, что Томша зарычала.
– А-а-а-а! – хрипела она, колотя безвольно мотавшуюся голову о пол.
Краем глаза Томша заметила плиту, рывком подтащила тело девушки к ней и приподняла, намертво вцепившись пальцами в мягкую ткань пальто.
Паша, вот уже пять минут встревоженно прислушивавшийся к голосам в квартире, чувствовал себя на лестничной клетке до крайности нелепым – толстым, неповоротливым, слабым парнем, не способным решиться на что-то, кроме бессмысленной слежки за девушкой, для которой он придумал и нарисовал рыцаря. Новый звук, донесшийся до него, отличался от прежних – это был не голос, а, скорее, стон или даже всхлип. Еникеев вскочил, замер возле двери, чувствуя, как потный воротничок противно холодит шею, а затем, решившись, толкнул незапертую дверь и сделал несколько шагов.
Мастерскую заливал свет, льющийся из больших окон; на полу повсюду были расставлены странные скульптуры, которые Паша не разглядел, – взгляд его был прикован к телу Полины. Тело подергивалось, потому что его трясла женщина с озверевшим лицом – толстая, с крепкими руками и глазами, похожими на прорези в коже. Она снова встряхнула девушку, и ее жертва, ударившись головой о глиняные черепки, валявшиеся на полу, издала тот самый всхлип, который слышал Еникеев.
Женщина с прорезями вместо глаз зарычала, легко, словно куклу, приподняла Полину над краем каменной плиты, приготовившись обрушить ее на мрамор. За долю секунды Паша наяву увидел, как из пробитого затылка хлещет темная кровь, заливает волосы, превращая их в слипшийся ком, и черный огонек исчезает, гаснет навсегда. Он дико закричал и бросился на женщину, свалил ее на пол, почувствовав под собой крепкое, будто сделанное из пластика, тело вместо живой теплой плоти.