Рыцарь ночи и Луна
Шрифт:
Не доводя себя до магического истощения, прошла к следующему дереву. И снова – знакомое насыщение Силой – и еще один сухой, высосанный до дна ствол.
Когда я увидела рану Ольгерда, я просто заревела от беспомощности – за те минуты, что я ходила «кормится», она приняла прежний вид. Немного подумав, решила попробовать другой вариант. Взяла грязную портянку его плаща, валявшуюся на склоне, перекатила тело на нее и привычно, вцепившись двумя руками в воротник, изо всех сил упираясь и дергая, поволокла его по траве к ближайшему взрослому дереву.
Чуть отдышалась, кухонным ножом зачистила от коры кусок ствола размером с ладонь. Левую руку положила на влажный, сочащийся соком участок, а правой – захватила края раны и попыталась срастить их льющейся Силой.
Я не сразу поняла, что идет не так. Прекрасно ощущала поток магии, идущей через меня, но до тех пор, пока дерево не уронило мне на голову несколько сухих листьев, я внимательно смотрела рану на Ольгерда и совершенно не замечала, какой мощной и плотной стеной выросла кругом трава.
Задрав голову вверх, увидела пожухлую, облетающую листву, а опустив глаза – Ольгерда, с той же самой открытой раной, тонущего в высоченной траве. В этот раз Сила даже не задержалась в его теле, напрямую сливаясь в бессмысленный рост окрестной зелени.
Ольгерд не приходил в себя и мне становилось страшно. Я не могла позволить ему погибнуть столь нелепо, даже не в бою, а просто от неумелого врачевания.
Мир от меня скрывался за пеленой слез, но я, резко и зло ущипнув себя за руку, сказала: «Успокойся, истеричка, просто подумай, первый раз ты смогла срастить рану на четверть, второй раз не помог вообще. О чем это говорит? Это говорит о том, что прямая, не переработанная магия Ольгерду просто не поможет!»
Я чуть раздвинула траву, в которой тонул Ольгерд, посмотрела на синеющие губы и, резко встав, пошла «допивать» дерево. Я выбрала из него все соки, всю мощь и всю жизнь. Немного подумав, «закусила» двумя молодыми деревцами и совершенно пьяная от Силы, глупо хихикая, потому что мир казался прекрасным и беспроблемным, почти захлебнувшаяся, вернулась к Ольгерду.
В этот раз я глаз не закрывала. Положив обе руки вдоль краев раны и плотно сведя их, я начала лить тонкий ручеек переработанной Силы. Медленно и неохотно рана срасталась. Вот в тонкие шрамики срослись начало и конец разрыва, вот розовая кожица кривых рубцов с двух сторон медленно двинулась к центру…
Моих сил оставалось меньше половины, а рана была закрыта, дай Бог, на четверть. Но понимая, что или так, или - он умрет, я лила и лила магию, не испугавшись привычной уже темноты в глазах, выскребая, выдавливая из себя последние крохи и искры Силы. А потом мир привычно схлопнулся…
Очнулась я ночью. На маленьком костерке доваривался суп или каша. Желудок болезненно скрутило, и он напомнил мне о том, что я голодна, жалобным урчанием.
– Очнулась? Ну и хорошо. Полежи, сейчас я буду тебя кормить.
Голос раздавался откуда-то из-за головы. Видеть Ольгерда я не могла, но то, что он пришел в себя уже сообразила. Облегчение нахлынуло волной и закружило голову. Слабость была почти такой же сильной, как при моем первом пробуждении в чужом мире.
Ольгерд что-то делал у костра, загораживая от меня широкой спиной. Потом пропав из поля зрения, вынырнул с другой стороны, держа в руках обрывки своего многострадального плаща. Их он, свернув подобием валика, сунул мне под голову. Потом улыбнулся и сказал:
– Ты просто не представляешь, какая ты чумазая!
– И тихонько добавил: – И красивая…
Мне стало тепло, приятно и неловко – раньше в наших отношениях не было ничего столь интимного, как эти слова Ольгерда.
Снова отошел и вернулся уже с тарелкой одуряюще пахнущей каши.
– Открывай рот! – скомандовал он и принялся дуть в ложку.
Сопротивляться было бы глупо – руки я все равно толком поднять не могла - они тряслись от слабости. Каша была наваристой, с мягкими, распадающимися волокнами мяса и безумно вкусная. Мне казалось, что я никогда не наемся. Однако ближе к концу миски, глаза у меня начали слипаться. Сквозь сон я чувствовала, как Ольгерд плотнее закутывает меня в какой-то плед.
Второй раз я проснулась на рассвете. Поблескивали капли росы на траве и было довольно прохладно. Недалеко от нас заполошно чирикала какая-то птица. Свернувшись клубком рядом спал Ольгерд. Я перекинула на него свой плед, медленно перевернулась на живот и поползла к котелку – я ужасно хотела есть.
Запустив ложку в застывшее месиво, я кинула в рот плотный комок каши и, захлебываясь, начала его жевать, испытывая неимоверное счастье, когда чуть хрипловатый со сна голос сказал:
– А просто сказать, что хочешь есть, ты не могла?
Подхватив подмышки, и подтащив меня к небольшому кустику так, чтобы я могла опираться о него спиной, дал в руки бутерброд из хлеба и остатков сыра и занялся костром. Очень скоро в руках у меня дымилась тарелка разогретой каши, а Ольгерд пристраивал к костру второй котелок.
– Сейчас чайку попьем, и ты еще отдохнешь.
Спать мне уже не хотелось, но слабой я была как месячный котенок – ноги тряслись и не хотели меня держать. Ольгерд отнес меня на руках метров на двадцать от стоянки, поставил у густого кустарника и сказал:
– Пока ты спала, я немножко посмотрел окрестности. Здесь достаточно безопасно, это совершенно обычный лес – только очень молодой. Поэтому ты можешь остаться одна, а потом просто крикнешь меня.
Это было очень кстати – в туалет я хотела уже давно.
Ольгерд ушел, а я, за несколько дней похода, почти смирившаяся с тем, что я не девушка, а просто боевая единица, почувствовала смущение и странную благодарность к нему – в отличии от меня, он-то как раз помнил о том, что я слабже и, как мог, пусть и не всегда деликатно, оберегал меня.