Рыцарь пустыни, или Путь духа

Хаггард Генри Райдер

– Если мы захотим отправить вас куда-то до истечения этого срока, вы готовы уехать?

– Разумеется, – ответил Руперт с воодушевлением, ибо уже был почти сыт по горло Лондоном. На какой-то миг он даже забыл про мать, забыл про то, что возвращение в строй означает разлуку с Эдит, чье общество доставляло ему немалое удовольствие.

– Отлично, полковник Уллершоу, – ответил статс-секретарь. – Саутвик, надеюсь, вы это запомнили. В Египте и Судане вечно что-то происходит, не одно, так другое, и полковник Уллершоу, возможно, и есть тот, кто положит этому конец. – С этими словами статс-секретарь протянул руку, давая понять, что беседа закончена.

– Я уверен, что вы произвели отличное впечатление, – сказал Руперту лорд

Саутвик, когда они вышли в вестибюль. – Но позволю себе дать вам один совет. Наш начальник довольно непредсказуем в своих поступках и ожидает точно такую же быстроту, коей он горд, и от других. Если у него для вас поручение, а так, похоже, и есть, не раздумывайте и не просите время, чтобы все хорошенько взвесить, но тотчас же с ним во всем соглашайтесь. Так для вас будет лучше в будущем, ибо, если вы откажетесь, второй такой оказии возможно уже не будет.

Поблагодарив его за совет, Руперт покинул стены министерства, размышляя на ходу, что вряд ли он услышит об этом снова, тем более что в Египте была масса достойных офицеров, способных с честью выполнить любую задачу, если в том возникнет необходимость. Он совершенно позабыл о том, что его уже считали преуспевшим в жизни; более того, что на данный момент он был и, вероятно, останется в обозримом будущем наследником пэрского титула – короче говоря, тем, кого любит нанимать власть, ибо имеющему будет дано еще [8] .

8

«Всякому имеющему дастся и приумножится» (Матф. 25:29).

Вскоре Руперт обнаружил, что такое отношение к его персоне, похоже, является правилом. В некотором смысле он превратился в светского льва. В дополнение к другим преимуществам, рассказ лорда Саутвика про крест Виктории, который был положен Руперту за его героизм, пошел гулять по лондонским гостиным, обрастая при этом дополнительными подробностями, и просто не мог не вызывать любопытства, особенно у женщин. Когда народ снова съехался в город, Руперт начал получать приглашения на публичные обеды, на которые, как и предсказывал Дик, он был вынужден надевать свои награды. Первые два или три даже доставили ему удовольствие, но затем был один, когда, к его великому ужасу, ввиду неожиданного отсутствия одного знаменитого генерала, он внезапно был вынужден выступать с благодарственной речью от имени армии. В принципе, он весьма недурственно справился с этой задачей, подтверждением чему служили одобрительные возгласы не слишком критичной аудитории, однако убежденный в том, что ударил лицом в грязь, вернулся домой в подавленном настроении.

– В чем дело? – спросила мать, увидев его хмурое лицо, когда он вошел в их крошечную гостиную, которую, будучи в форме и при наградах, он, казалось, занимал полностью.

– И почему вы вернулись так рано? – добавила Эдит.

– Я ушел, не дожидаясь конца, – мрачно ответил он. – Меня заставили держать речь, и я выставил себя круглым дураком.

Зная Руперта, обе женщины не стали серьезно воспринимать его слова, хотя Эдит, прочтя на следующее утро сообщения в газетах и также наведя кое-какие справки, вздохнула с облегчением, узнав, что на самом деле все прошло не так уж и плохо.

Тем не менее после этого случая Руперт наотрез отказался посещать банкеты, боясь, что в очередной раз начнут превозносить его, хотя ему претило слышать эти ужасные, полные неточностей похвалы в свой адрес, но, что еще страшнее, что его вновь попросят встать и высказаться ни о чем.

Впрочем, он получал немало частных приглашений, а Эдит зорко следила за тем, чтобы он их принимал, хотя, если честно, ей не слишком нравилось, когда к нему проявляли интерес различные молодые леди, не имеющие официальных женихов. При этом, несмотря на строгий указ

ее кузена Дэвена, Эдит пока еще не решила для себя, выходить ей замуж на Руперта или нет. Она постоянно размышляла об этом, чем дело и ограничивалось, но при этом дала себе слово, что не допустит, чтобы он женился на ком-то еще. В общем, она его ревновала, но не из любви, а из страха, что ее кто-то может опередить.

Сама она никакой любви к Руперту не испытывала. Более того, чуралась его, большого, сурового мужчину, а его внутреннее «я» и вовсе было для нее загадкой. Он вел с ней беседы на темы египтологии, военного искусства, и другие темы, в том числе иногда и религиозные, кои наводили на нее смертельную скуку. Он был основателен и имел на многие вещи глубокие, серьезные воззрения, причем, основателен до той степени, что порой бывал резок с окружающими, например, упрекал Эдит в том, что та зря тратит время на пустую светскую болтовню. В общем, у них не было ничего общего – их натуры были настолько разными, как не похожи друг на друга журчащий ручей и черный, твердый камень, через который он бежит. Руперт же всегда помнил о том, что любой день пройдет, и за него придется держать ответ; что главные принципы жизни – это долг и самоотречение ради всеобщего блага как высшей ценности человечества.

Разумеется, пока Эдит удавалось прятать от его довольно невинных глаз эти вопиющие различия, хотя время от времени он и сам задавался вопросом, а не мелка ли, не поверхностна ли ее натура.

Она слушала его рассуждения о фараонах, она молча терпела, когда он рисовал ей планы сражений, на которые она обычно смотрела сверху вниз, она даже проявила интерес к его внушающим тревогу взглядам на человеческий долг и его убежденность в том, что искупление может быть заработано лишь путем самопожертвования. Увы, все это стоило Эдит неимоверных усилий, и хотя ей хватало ума не показывать этого в его присутствии, или даже в присутствии его матери, как только он выходил за дверь, она поднималась и от радости, что наконец-то осталась одна, кружилась в танце по комнате. Она даже не возражала, когда Дик, улучив минутку с ней наедине, устраивал ей сцены ревности, ибо ей было приятно иметь рядом с собой родственную душу. Впрочем, ей хватило мудрости не позволять ему ничего больше, чтобы не запятнать себя.

«О! – снова и снова размышляла про себя Эдит. – Если таково зеленое дерево, то что будет с ним, когда оно засохнет?»

Если Руперт был настолько невыносим как кавалер, то что будет, когда он возложит на себя «супружеский долг и обязанности», как он наверняка выразится, в коих ей придется ежедневно играть весьма важную роль?

Пока же ее задача состояла в том, чтобы влюбить его в себя – убедить его, что она само очарование и без нее он не мыслит существования. Надо сказать, что она весьма в этом преуспела. Постепенно Руперт по уши влюбился в нее, пока, наконец, в один прекрасный день, словно внезапная вспышка озарения, до него не дошло, что хотя он и не достоин такого неземного совершенства, это не мешает ему рискнуть и попробовать сделать ее своей женой.

В конце концов, он тоже был человек, к тому, же давно осознавший тот факт, что хотя для душевного здоровья ему больше подходит одиночество, мужчине жить одному нехорошо. За исключением печального опыта ранней юности, он всю свою жизнь избегал женщин, – не потому что он их не любил, не потому, что был женоненавистником, а потому, что считал это правильным. И вот теперь, по зрелому размышлению, он подумал, а не жениться ли ему, как это делают другие мужчины, быть счастливым мужем, оставить после себя потомство, – надо сказать, что детей он любил, – как и другие мужчины? Какая замечательная мысль! А если учесть, что Эдит была с ним рядом, она прочно засела у него в голове. От его внимания ускользнуло даже то, что вообще-то мысль эту ему подбросила Эдит – нет, не словами, конечно, но тысячью разных ужимок и взглядов.