Рыцарь-разбойник
Шрифт:
– Не отказывайтесь, господин, – прошептал Волкову на ухо монах. – Талер не будет помехой, а человека приспособим куда-нибудь.
– Ну разве что большим щитом, чтобы вражеские арбалетчики на него болты переводили, – усмехнулся кавалер.
– А хоть и так, – усмехался вслед за ним монах.
– Подойдите ко мне, – приказал Волков юноше. Тот сразу повиновался. – Вы не трус? – спросил кавалер, разглядывая его.
– Не знаю, господин, – вылупив глаза, отвечал здоровяк. – Не было случая узнать.
– Хотите служить мне?
– Нет, господин. Солдатское дело очень хлопотное, – честно признался увалень. – У меня к нему не лежит душа.
– Теперь поздно думать, к чему там лежит ваша душа, теперь брат ваш мне денег предложил.
– Это понятно, – вздохнул здоровяк.
– Перед тем как взять вас, хочу знать, как вас убивать, когда вы струсите в бою?
– Что? – не понял молодой Гроссшвулле. Он стоял и таращил глаза на Волкова.
А тот был абсолютно серьезен, ему сейчас совсем не хотелось шутить.
– Спрашиваю вас, как предпочитаете умереть: с проколотым брюхом, с перерезанным горлом или с разбитой головой?
– Я даже не знаю, господин, – вздохнул увалень.
– Ладно, я сам выберу, – пообещал Волков и приказал: – Хилли! Возьми этого человека и проследи, чтобы он дошел до Эшбахта и чтобы ноги его не были в крови.
– Прослежу, господин, – пообещал молодой сержант.
– А вы, увалень, имейте в виду, что у сержантов на редкость дурной характер, особенно когда дело касается новобранцев и дезертиров, – ухмылялся кавалер.
Здоровяк, разинув рот, смотрел на Волкова со страхом.
– Пойдем! – Хилли схватил растерянного парня за рукав и поволок к своим солдатам.
– С вас талер, – сказал Волков его брату, когда увалень, подгоняемый сержантом, ушел.
Гроссшвулле сразу достал монету, словно приготовил ее заранее. Протянул серебро кавалеру, но тот даже не потрудился взять деньги. Деньги забрал брат Семион. А Гроссшвулле еще кланялся за это и благодарил Волкова. А когда он ушел, монах, вертя монету перед носом, произнес:
– Вот так вот: сначала вы работали на славу, кавалер, теперь слава работает на вас.
Может, он и прав, но сейчас Волкову было плевать и на славу, и на монету. Сейчас он думал только о Брунхильде.
Долго Агнес не раздумывала. На запад ехать было нельзя: там Ференбург, Вильбург и Хоккенхайм. Ни один их этих городов она посещать не хотела.
– Игнатий, ты был в Эксонии?
– Конечно, госпожа, – отвечал кучер, поправляя сбрую на лошади. – Я сюда через те места добирался.
– Говорят, там много серебра.
– Это точно, госпожа, даже у тамошних хамов серебра больше, чем у хамов здешних, уж не говоря про господ.
– Говорят, это из-за серебряных рудников, что имеются там в избытке.
– Говорят, в тех краях их поистине немало, – соглашался конюх, открывая для нее дверь кареты и откидывая ступеньку.
– Ну что ж, значит, туда и поедем! – Агнес взглянула на служанок: – Ута, Зельда, у вас все готово?
– Да, госпожа, – сказала Ута, – все, что вы велели, сложено.
– У меня все готово, – сказала кухарка. – На день еды хватит.
– Ну, тогда поехали! – Агнес передала шкатулку конюху, оперлась на его руку и влезла в карету. А после забрала драгоценный ларец и положила себе на колени. Дождалась, когда Ута и Зельда влезут за ней, и уже тогда крикнула: – Трогай!
Городом Штраубинг звался напрасно. Захолустье, глушь. Кроме ратуши да кирхи нет ничего. Домишки крепенькие, старенькие, но чистенькие, видно, городской совет за этим следил. Улицы метены. Больше ничего: ни лавок хороших, ни гильдий. Только дорога большая, что шла через город с юга на север. Нипочем бы Агнес здесь не остановилась, не скажи ей Игнатий, что коням передышка и корм с водой нужны.
Трактир вонюч был и грязен, тараканы с палец, и прогорклым маслом недельной давности с кухни несло так, хоть нос затыкай. Людишки за столами – шваль придорожная. Игрочишки, конокрады, воры. Ножи да кистеня за пазухами прячут. Как Агнес вошла, так все на нее уставились, но девушка этих людей ничуть не боялась.
Пошла, села за свободный стол. Драгоценный свой ларец на лавку рядом поставила и руку на него положила. Не сказать, что боялась кражи, просто так спокойнее ей было. Сидела, брезгливо разглядывая пивные лужи на столе, думала, а не сидит ли она на такой же грязной лавке, не придется ли потом Уте платье ее стирать. Тут пришла баба в грязном переднике, спросила, что госпоже подать.
– Пива, – коротко бросила девушка. – Только кружку помой, неряха.
Баба буркнула что-то и ушла.
Агнес осмотрелась: место ужасное, надо было искать другое, да уж теперь что грустить – кони распряжены, пьют и едят. Ничего, посидит тут час, не умрет. За соседними столами небритые рожи, в грязных руках липкие от дурного пива кружки. Но она взглядов не боялась, наоборот, искала их, чтобы встретиться глазами, чтобы видеть, как разбойники эти от ее глаз свои отводят. Отвратно ей тут было в грязи сидеть. Настроение у нее сделалось такое, что хотелось морду кому-нибудь располосовать. Думала, что кто-то из местных прощелыг к ней придет, обмануть или обворовать попробует, но нет, те отворачивались только. Принимали за благородную, наверное, побаивались.
И лишь один человек показался Агнес во всем кабаке приятным. То был господин в хорошей, но не в слишком богатой одежде. Когда он взгляд ее встретил, привстал из-за стола и, сняв берет, поклонился. Она благосклонно ему улыбнулась и кивнула головой в ответ. А подумав чуть, поманила рукой, предлагая сесть к ней за стол.
Тот сразу согласился и с кружкой своей перешел к ней за стол, кланяясь и благодаря.
– Мое имя Ринхель, кожевник и торговец кожами из Мелегана, может, слыхали про мой город, госпожа?