Рыцарь Таверны
Шрифт:
— Предательства? — эхом откликнулся Кеннет. — Я клянусь вам честью девушки, на которой я имею намерение жениться. Разумеется, сэр, теперь вы не будете настаивать на его прочтении?
— Разумеется, буду.
— Но, сэр…
— Мастер Стюарт, это дело чести. Моей чести. Вы можете убеждать меня хоть до второго пришествия, от этого мое решение не изменится. Доброй ночи.
— Сэр Криспин! — вскричал мальчик в возбуждении. — Пока я жив, я не позволю вам читать это письмо!
— Сколько патетики, сэр! И все из-за письма, которое, как вы уверяете, невинного содержания?
— Такого же невинного, как и рука, написавшая его. Вы не посмеете читать это письмо. Оно не предназначено для таких глаз, как ваши. Поверьте мне, сэр, — теперь Стюарт его умолял. — Я клянусь вам, что это обычное письмо, которое может написать девушка своему возлюбленному. Я думал, что до вас это дошло, когда вы спасали меня от грубиянов в «Митре». Я думал, ваш поступок был продиктован благородными чувствами. Однако… — мальчик замолчал.
— Ну-ну, продолжайте, — холодно буркнул Криспин. — Однако…
— Мы можем не говорить об этом «однако», сэр Криспин. Ведь вы вернете мне письмо, правда?
Криспин тяжело вздохнул. Благородные чувства, воспитанные в нем с младенчества, бурно протестовали против мерзопакостной роли, которую он продолжал играть, якобы подозревая Кеннета в предательстве. Искорки доброты и сострадания, давно погасшие в его душе, разгорелись с новой силой при зове совести. Он был побежден.
— Да на-а! Используй эти бумажки вместо салфеток!!! — не сдержался Криспин, резким жестом возвращая письмо Кеннету. Потом остыл и добавил. — Не обижайся, мой мальчик, и не укоряй меня за грубость.
Не дожидаясь ответа иди благодарности, он повернулся и скрылся во дворце. Но его благородный порыв слишком запоздал, и Кеннет побрел прочь, проклиная Геллиарда в душе последними словами. Неприязнь юноши к этому человеку, казалось, росла на каждом шагу.
Глава 5. После Ворчестерского сражения
Утро третьего сентября — дня столь знаменательного для Кромвеля и столь трагического для Чарльза — застало Криспина в «Митре» в компании вооруженных воинов. В качестве тоста он провозгласил:
— Смерть всем корноухим! Господа, — продолжал он, — славное начало для славного дня. Пусть Господь пошлет нам не менее славное его окончание!
Однако ему не удалось первым участвовать в сражении. До полудня его продержали во дворце, где он в раздражении ходил из комнаты в комнату, проклиная себя за то, что не находится в самой гуще битвы с Монтгомери на Поувекском мосту или с Питтискотти на Баинском холме. Но он заставил себя смириться и терпеливо ждал, когда Чарльз и его военные советники выберут направление главного удара.
Когда решение, наконец, было принято, гонцы принесли ужасные вести о том, что Монтгомери окружен, Питтискотти обращен в бегство, Дэлзиел сдался, а Кэйт захвачен в плен. Только после этого основные силы армии были собраны у Сидбурских ворот, и Криспин оказался в центральном отряде, которым командовал сам король. В последовавшей стремительной атаке, как указывают очевидцы, он был самой главной фигурой, и его голос прерывал шум битвы, подбадривая войско. Впервые за этот роковой день железные отряды Кромвеля дрогнули под натиском роялистов, которые обратили их в бегство и гнали до тех пор, пока не достигли батареи на Перри Вуд и не вышибли «круглоголовых» из их укрытий.
Это был самый решающий момент сражения, когда шансы воюющих сторон уравнялись, и, казалось, наступил долгожданный перелом.
Криспин первым ворвался на батарею и с криком: «Да здравствует кавалерия!» — зарубил двух артиллеристов, не успевших покинуть свои орудия. Этот крик был подхвачен сотнями голосов роялистов, ворвавшихся на захваченные позиции. С одной стороны короля поддерживал граф Гамильтон, с другой — герцог Дебри. Дело оставалось только за шотландской конницей Десли, которая должна была обойти парламентское войско с флангов и завершить его окружение. Считается, что если бы они выступили в этот самый момент, исход битвы при Ворчестере был бы иным.
Но шотландская конница не двинулась с места, и те, кто продолжал оборонять Перри Вуд, проклинали Лесли за предательство.
К своему горькому разочарованию роялисты осознали, что все их огромные усилия были напрасны и атака не возымела должного успеха. Лишенные поддержки, они не смогут долго удерживать захваченные позиции.
И вскоре, когда Кромвель собрал своих рассеянных «железнобоких» и обрушил конницу на королевское войско, роялистов быстро оттеснили с холма обратно к Вор-честеру. Отбиваясь от наседающих «круглоголовых», остатки королевской армии собрались у Сидбурских ворот, но проход в город был загорожен перевернутыми военными фургонами. Оказавшись в затруднительном положении, они не стали пытаться устранить препятствие, а повернулись лицом к противнику, чтобы дать свой последний бой пуританам.
Чарльз соскочил со своего боевого коня и влез на заграждение. За ним последовали несколько человек, охраняющих короля, в том числе и Криспин.
На улице Хай-стрит Геллиард натолкнулся на молодого короля, сидящего верхом на свежей лошади и отдававшего приказания отряду шотландских стрелков. Солдаты стояли в угрюмом молчании, побросав на землю оружие, отказываясь подчиняться командам и помогать королю в его последней попытке повернуть ход сражения вспять. При виде подобной измены Криспина охватил гнев. Он разразился крепкой бранью в адрес Шотландии и шотландцев вообще, их церковного комитета, который сделал их козлами отпущения, и шотландской конницы Лесли в особенности.
Его слова, полные горечи и презрения, были способны пробудить совесть даже у самых закоренелых негодяев. Он все продолжал осыпать их оскорблениями, когда в город ворвался полковник Прайд с войсками Парламента, которым удалось преодолеть последний заслон королевских защитников у Сидбурских ворот.
Услышав об этом, Криспин в последний раз воззвал к совести шотландских стрелков.
— К оружию, вы, шотландские трусы! — грозно прокричал он. — Или вы предпочитаете, чтобы вас изрубили на месте? К оружию, собаки, и если вы не умеете жить достойно, то хоть умрите с честью!