Рыцарь в черном плаще
Шрифт:
— Садитесь в нашу карету, а потом эту можно будет столкнуть в реку.
— С удовольствием, — ответил аббат, и лицо его засияло.
Лакеи соскочили на землю, один отворил дверцу наемной кареты, и аббат вышел, другой лакей опустил подножку кареты маркиза де Креки.
— Но я не один, — сказал аббат де Берни.
— А-а! — заметил Ришелье. — С вами в карете дама?
— Мужчина.
— Кто же это?
— Вольтер.
— Пусть и он перейдет в нашу карету, пригласите его.
Ришелье насмешливо улыбнулся:
— Разве
— Знаю, — отвечал Креки.
— Значит, вы должны знать, что если вы его попросите через аббата, то он не придет.
— Почему?
— Потому что его надо пригласить иначе.
Ришелье сделал знак рукой лакею.
— Идите и передайте от нас месье де Вольтеру, что мы просим его оказать нам честь пересесть в нашу карету.
Лакей поклонился и со шляпой в руке подошел к дверцам наемной кареты; через несколько минут высокий, худощавый человек, одетый без щегольства, медленно вышел из наемной кареты.
Это был Мари Франсуа Аруэ де Вольтер. Ему исполнилось в ту пору пятьдесят лет, и он находился даже не во всем блеске даже славы — слава, в полном значении этого слова, пришла к нему много лет спустя, — а в центре блистательных и шумных обсуждений его персоны.
— Садитесь же, любезный Аруэ, — сказал Ришелье, дружески кланяясь великому писателю.
Вольтер сел в карету, и дверца немедленно закрылась. В это время кучер наемной кареты слез с козел и, взяв лошадей под уздцы, свел их с дороги. Блестящий экипаж маркиза быстро покатил дальше.
— Теперь, господа, скажите нам, — начал де Креки, — куда вы желаете, чтобы мы вас отвезли?
— Мы не допустим, чтобы вы ради нас свернули с дороги, — ответил Вольтер.
— Куда же вы ехали? — полюбопытствовал Ришелье.
— В Этиоль! — ответил аббат де Берни.
— Надо же! И мы тоже туда едем.
— Разве вы знаете мадам д'Этиоль? — спросил Ришелье Вольтера.
— Я ее знал, когда она была мадемуазель Пуассон.
— Пуассон! Пуассон! — повторил Креки. — Какой-то Пуассон, помнится, чуть ли не был повешен за злоупотребления.
— Он ее отец, — сказал Вольтер.
— И кто-то спас его в Гамбурге, — заметил Ришелье.
— Это был Турншер.
— А потом кто-то выхлопотал ему прощение.
— Опять же Турншер!
— Турншер! Турншер! — повторил Креки, смеясь. — Стало быть, он покровитель семейства Пуассон?
— Он так богат, что мог бы быть благодетелем всего человечества, — сказал Берни, — у него миллионов двадцать.
— Что он еще сделал для семейства Пуассон?
— Он совершенно освободил Пуассона, — отвечал Вольтер, — от неприятностей, от скуки, от горестей и от беспокойств отцовской любви, занимаясь его дочерью, хорошенькой Антуанеттой, воспитание которой взял на себя.
— И он в этом добился полного успеха, — сказал аббат, — потому что к восемнадцати годам мадемуазель Антуанетта стала просто совершеннейшей девушкой!
— Это действительно женщина образованная, — заметил Ришелье.
— Мало того, — добавил Вольтер, — это артистка, и артистка умная! Она превосходная музыкантша, она удивительно рисует, горячо, страстно, с воодушевлением умеет вести интересный разговор, любит блестящее общество, охоту, развлечения!
— Что я вам говорил, Креки? — воскликнул Ришелье. — Эта женщина — само совершенство! Когда Турншер, ее крестный отец, вывел ее в свет и давал праздник за праздником — помните, какой она имела успех? .
— Ошеломляющий! В городе и при дворе говорили только о ней.
— Как она была хороша в день свадьбы!
— И как Норман был безобразен! — сказал Берни.
— Так же, как и теперь, — прибавил Вольтер.
— Да, но он был помощником главного откупщика, и брак совершился.
— Норман д'Этиоль — племянник Турншера? — спросил Креки.
— Да.
— Так что мадам д'Этиоль привязана к Турншеру всеми узами. Он ее крестный отец, ее дядя, ее благодетель…
— За это Пуассон ему глубоко признателен!
— Сколько лет она замужем?
— Три года.
— И сколько ей лет?
— Я могу точно это сказать, — сказал Вольтер, — потому что в тот день, когда она родилась, я обедал у Турншера, это было 29 декабря 1721 года.
— Значит, ей теперь двадцать четыре года.
— Лучший возраст женщины!
— И мы едем к этому очаровательному созданию? — спросил Креки герцога.
— Да, мой милый, — ответил тот.
— Что мы будем там делать?
— То, что делают все, кто переступает порог ее гостиной — обожать ее.
— И вы разбудили меня так рано, и мы поехали так скоро только для того, чтобы представить меня мадам д'Этиоль?
— Когда вы приедете, маркиз, вы перестанете об этом сожалеть, ибо встретите там самое веселое, самое любезное, самое остроумное и самое блестящее общество, какое только можете себе представить.
— Не сомневаюсь.
— Вы можете сомневаться тем менее, что перед нами два представителя этого любезного общества — Вольтер и Берни, к чьим именам вы сможете присоединить имена Монертьюи, Монтескье, Мармонтеля, Жанти-Бернара и других знаменитостей.
— Удивительна жизнь этой молодой женщины! — сказал Вольтер. — Дочь Пуассона, человека ничтожного, она имела перед собой самую незавидную перспективу, но этот ребенок был баловнем природы! Все дурное оборачивалось для нее хорошим, и, вместо того чтобы идти по извилистой тропинке, она с самого начала своей жизни, с первых шагов следует по прекрасной дороге, усыпанной цветами. Кто может знать, куда приведет ее этот путь?
— Одна судьба, — сказал Берни.
— Которой герцог де Ришелье так часто подает руку, — прибавил Вольтер, лукаво улыбаясь.