Рыцарь
Шрифт:
— Для настоящего рыцаря — быть может. Но не забывайте, Родриго, что у нас в войске, помимо рыцарей, имеются также и простые пехотинцы. А люди, знаете ли, склонны уставать.
— Да… Вот это вы верно заметили.
— Впрочем, — добавил Рауль, — теперь я начинаю думать, что нам вместо того, чтобы защищать этих еретиков, лучше следовало бы разобраться с Аленом и его не в меру буйными сыновьями…
— Рауль! Ну не начинайте снова, а?! — устало попросил Бернард де Эгиллем.
Некоторое время феодальная троица молчала, поглощенная своими мыслями. Я присел на краешек стола, с интересом ожидая, что же будет
Бернард сидел на том же месте, которое он занимал вчера вечером во время пира. Рауль, как и я, сидел на столе. Время от времени Рауль с плохо скрываемой неприязнью поглядывал на Бернарда. Родриго сидел на скамье и барабанил пальцами по столешнице.
Потом Родриго отвлекся от этого занятия, посмотрел на виконта и сказал:
— Рауль, а ведь у нас же есть собственный священник.
— Вы про…
— Ну да. Пусть потрудится. Не зря же мы его с собой тащили.
Священник, а точнее монах, о котором упоминал Родриго, был пухленьким, толстощеким и под подбородком имел второй подбородок, а под вторым — третий, который ложился на грудь, подобно внушительных размеров воротнику. Был он невысокого роста и выражение лица имел боязливое, но не потому, что кто-то его запугал, а по природной склонности. Есть такой род людей — они постоянно беспокоятся без всякого повода, а стоит что-нибудь поручить им — так вообще начинается сущий ад: трясутся над каждой мелочью и замирают в ужасе, даже зная, что все, что они сделали, было сделано правильно.
Этот монах ужасно переполошился, когда ему сообщили, что от него требуется. Из его сбивчивых возражений стало ясно, что организацией подобных мероприятий прежде ему не доводилось заниматься одному и он привык оставаться на вторых ролях. И теперь боялся, что не справится. Но с Раулем не очень-то поспоришь. Виконт, рубя воздух рукой, коротко повторил свои инструкции еще раз, повернулся к монаху спиной и пошел по своим делам. Родриго одобряюще похлопал монаха по спине и тоже ушел. Толстый монах с отчаяньем посмотрел ему вслед. Потом перевел взгляд на меня. Я понял, что от безысходности он сейчас начнет изливать свои жалобы мне, и тоже поспешил ретироваться.
Но монашек терзался зря. Наблюдая творимое им богослужение, я пришел к выводу, что присутствующие вообще вполне могли обойтись и без монашка. На то, что он постоянно сбивался, на то, что он говорил то так тихо, что ничего нельзя было разобрать, то начинал выкрикивать латинский текст с совершенно неуместной громкостью, — на все это присутствующие, как покойники, так и их живые сотоварищи, никакого внимания не обращали. Покойникам уже было все равно, а для живых солдат, преклонивших колена, монах был не больше чем неким символом, знаком того, что все в порядке и каждая вещь в мироздании пребывает на своем месте. Ручаюсь, ни один из них не понимал ни слова из того, что говорил монах (да и он сам, похоже, не очень-то хорошо знал латынь), хотя многие — я видел это по двигающимся губам — неслышно повторяли за монахом те непонятные, но, несомненно, священные слова, которые он произносил.
Вещал монах, стоя на телеге, вокруг которой были разложены тела павших (или части их тел, или тела без некоторых
На Эгиллемском кладбище наших солдат решено было не хоронить. Причиной послужил монах, который, испуганно качая головой, сказал Раулю: «А что, если часть благодати на этих нехристей перейдет? Грех ведь…» Так единственное замечание специалиста решило дело, и для захоронения было выбрано новое, не затронутое скверной место.
Когда монах прочитал все латинские тексты, которые знал, и некоторые из собравшихся уже стали вопросительно поглядывать на него — все, мол? с колен можно вставать? — виконт неодобрительно покачал головой:
— Что-то ты быстро, Стефан. Я вот на отпевании не раз был. Обычно вся эта канитель втрое дольше длится. А ты… Даже несерьезно как-то.
— Так ведь все уже, господин виконт…
— Давай, значит, снова, по второму разу. Так только отшельников или ангелов каких-нибудь можно отпевать. А у меня ребята не ангелы. Нет, не ангелы… Все они, конечно, перед походом причастились, да только я думаю, что им — некоторым, по крайней мере — все равно пару веков в чистилище проторчать придется. Так что уж будь добр, прочти-ка все это еще раз, чтобы точно сработало и чтоб им срок поменьше вышел. А то ведь нехорошо перед ребятами получится.
— Но…
— Давай-давай, читай! (В толпе рыцарей и пехотинцев раздались одобрительные возгласы.) Надо, чтобы все как следует было.
И монах забубнил по второму кругу…
Когда он наконец закончил, мертвецов стали хоронить. Над могилой светловолосого оруженосца мы с доном Родриго простояли долго. Наконец, когда мы двинулись к следующей могиле, я спросил:
— Он ведь не был… здешним?.. Откуда он?
Родриго коротко взглянул на меня, потом снова посмотрел на холмик свеженасыпанной земли.
— Вы не правы, Андрэ. Кнут родился в Лангедоке.
Я приподнял бровь, но ничего не сказал.
— Он родился в Лангедоке, — спустя некоторое время повторил Родриго, — но вот его отец был не отсюда. Его тоже звали Кнут, и он был родом из Норвегии. Двадцать лет назад он гостил у моего отца. Пробыл пару месяцев… ну а после его отъезда через положенный срок одна служанка родила мальчика… да… Через год или полтора я собирался отправить его в Норвегию, посвятив перед тем в рыцари… Теперь уже не придется… Хотя ему было всего девятнадцать лет, на мечах он дрался так же хорошо, как я сам. Наверное, все дело в крови…
— Наверное, у него был хороший учитель.
— Может быть, вы и правы, Андрэ… Может быть… Но пойдемте дальше — нас уже ждут.
…Рауль порывался уехать в тот же день, но Родриго удержал его, напомнив о том, что у нас слишком много раненых, которые не перенесут дороги. Решено было отложить отъезд на три дня. Волей-неволей Раулю и Бернарду пришлось помириться — не рычать же трое суток друг на друга. В разговоре ни тот ни другой религиозных вопросов старались больше не касаться.