Рыцари Белой мечты. Трилогия
Шрифт:
— Господа, может быть, мы всё-таки начнём наше импровизированные заседание Совета министров? — первым таки не выдержал Коновалов.
Постоянная работа плохо сказалась на его нервах. Прежде спокойный, флегматичный, он стал дёрганым, огрызающимся на любые упрёки и даже намёк на критику. Ещё чуть-чуть, и его вполне можно назвать вторым Протопоповым — то есть, попросту говоря, свихнувшимся от напряжения.
— Отчего бы и не начать? — подхватил Гучков, наконец-то прекративший нервировавшие министров хождения из угла в угол. — Кирилл что-то затевает. Неделю назад его план реформ, даже не оговорённый с нами, опубликовали
— А не кажется ли Вам, Александр Иванович, что эта программа — как раз то самое, чего Вы просили от Николая в пятом году? — спросил Милюков, водрузив пенсне на законное место. — Лично меня, конечно же, насторожили все эти словеса про земельную реформу. Это не похоже на шаг к окончательному решению аграрного вопроса, верно. Но что касается образования — то здесь учтены все наши пожелания. Рабочий вопрос также начнёт решаться потихоньку.
— Нет, нас ждёт рабочая революция, как только всё это начнут воплощать в жизнь, — встрял Коновалов.
Будучи создателем и вдохновителем рабочей группы при военно-промышленных комитетах, он мнил себя величайшим специалистом по рабочему вопросу и представителем интересов всякого трудящегося. В общем, Владимир Ильич от деловых кругов, никак не меньше.
— Власть сейчас крепка, как никогда. Чего стоит проведение мирной конференции не в Париже или Лондоне, а в Петрограде? Здесь, в столице России, утрут нос немцам, огласят какой-нибудь документ о присоединении Царьграда — и толпы взвоют от счастья, примутся качать на руках регента. Во всяком случае, я рад, что мы наконец-то обрели вожделенные проливы, — парировал Милюков.
— Павел Николаевич, когда это Вы стали черносотенцем? — не выдержал Львов. — Неужели Вы с распростёртыми объятиями встретите любое предложение регента? Но ведь его политика заведёт нас…
— Она привела нас к победе, господа, надо смотреть фактам в лицо. Четыре года мы говорили о сильной власти — и вот она, у нас под носом, в лице Великого князя воплотилась. Он созывает Думу, и хочет изменить закон от третьего июня. Такого даже Вы, Александр Иванович, не требовали.
— Я требовал другое, более полезное для дела государственного, — огрызнулся Гучков.
Да, сильно же его вывело из себя то, что регент не захотел оговорить программу реформы с ним, выразителем интересов общественности! Великий князь даже товарищей министра — Шуваева и Маниковского — назначил без того, чтоб поставить Александра Ивановича в известность. Да, Гучков не спорил, что как минимум Маниковский — блестящий специалист, талант, но здесь дело касалось принципа! Кроме того, большинство идей министра оказалось регентом загублено ещё, буквально, во младенчестве. Что Кирилл себе позволяет? Сколько это может продолжаться? Надо к чёрту убрать его подальше от престола, иначе он наворотит дел! Он погубит Россию, Львов здесь прав, как он прав!
— Тем более…Мы теряем контроль над ситуацией, — озвучил общую идею Коновалов. — Настроить общественность против Великого князя будет очень трудно. Победителей, как говорится, не судят. Но…Если так будет продолжаться и дальше…Кто знает — может, он исполнит желание Николая вернуться к самодержавию и задавить всех инакомыслящих?
— До меня дошли слухи и о том, что вот-вот начнут ревизию военно-промышленных комитетов и Земгора, — произнёс голосом, полным смятения, Львов. — Если это так, то…
— То нам грозят неприятности, — продолжил Гучков. — Большие неприятности. Господа, не пора ли нам отнять руль у безумного шофёра и передать его в надёжные руки? Иначе нам грозит…
— Гибель грозит, Александр Иванович, — Родзянко "изобрёл велосипед. — Но как? Сейчас не февраль семнадцатого, Петроград не подымется на войну с протопоповской полицией, не бросится на штурм "тёмных сил". Или вы сами, господа, забыли, чем обернулись те выступления? Не забыли, что сами мы оказались под угрозой гибели? Помните ли Вы крики опьянённой "волей" толпы? Помните выстрелы у самого Таврического дворца? Помните погибших на площадях и проспектах?
— Всякая политическая борьба сейчас исключена, — подытожил Львов. — Нам нужно бороться с регентом другими методами.
— Какими? — прищурил глаза Гучков.
Он ждал, что его идею "устранения" озвучить кто-либо другой.
— Другими, Александр Иванович, — с нажимом повторил нынешний министр по делам местного самоуправления. — Вспомните Вашу идею физического устранения тирана.
— Вы сами об этом вспомнили, Георгий Евгеньевич…
— Господа, боюсь, сейчас не тот момент. Народ не поймёт подобного шага…Если нам кто-то и захочет помочь, кто-то из окружения Кирилла, то что будет, если раскроется наш замысел? Каракозовцев и народовольцев — и тех будут теплее вспоминать. И тем более — уподобиться эсерам? Марать руки в крови? Сейчас, когда мы победили германцев? Зачем? Вот-вот объявят точный день выборов в Думу. Подождём. Мы, министры, при которых была достигнута победа, соберём немало голосов!
— Павел Николаевич, я Вас, признаться, не узнаю, — вдруг сказал Терещенко. — Где Ваша храбрость, где боевой задор? Уж не Вы ли сказали речь о глупости или измене?
И правда, что же случилось с Милюковым? Прежде готовый объединиться с эсерами и польскими националистами, лишь бы пробиться на политический Олимп, критиковавший власть всегда и везде, в кого он превратился? А вс ё дело было в том, что Кирилл смог исполнить заветную мечту лидера кадетов: покорить Царьград и Проливы для России. Тем более, ещё в конце шестнадцатого года Павел Николаевич колебался, решая, принять ли участие в заговоре или нет. В нём проснулась та струнка души, которая редко, чрезвычайно редко играла: струнка эта была монархической. Он мечтал о конституционной — но всё же монархии. А сейчас, при малолетнем императоре, регентом при котором никто бы из по-настоящему деятельных людей стать бы не смог — маячила опасность крушения той идеи, которая скрепляла Россию. Разум историка, поддержанный душою патриота, заговорил с сердцем политика, И, похоже, последнее проиграло.
"Как странно…Неужели я настолько изменился? Мы с Александром Ивановичем поменялись местами, какая прелесть…Интересно, что скажут об этом историки? О чём умолчат? А может, самому написать книгу об этих днях…"
— Нет, господа, я против физического устранения регента. Как хотите, но я остаюсь лидером кадетов, и если на моей репутации окажется ТАКОЕ, — всплеснул руками Милюков, — пятно, то как же будут относиться к партии народной свободы? Нас поставят в один ряд с социал-демократами, а мне этого не нужно. Увольте.